Ловлю себя на мысли, что хочу спросить его, не больно ли ему, и тут же одёргиваю себя, потому что взгляд улавливает движение его левой руки, не той которой он так усердно срывал цветы и запихивал себе в рот. Другой, той, на которой кисть мальчонки держится на куске пружинящейся плоти, раскачивается из стороны в сторону, ударяясь о ногу искалеченного малыша.
– Почему ты здесь? – наконец выдавливаю я из себя, хоть и понимаю, что он вряд ли ответит, ведь мертвяки не могут разговаривать. Но он отвечает. Оборачивается и обходит игрушку, лежащую на полу. Грязного старого плюшевого кролика, совершенно не пригодного для игр. Парнишка прицеливается, а затем пинает его ногой, той, на которой нет ботинка, один лишь жёлтый полу слезший дырявый носок.
Он совсем ребёнок. Школьник, судя по всему. И по возрасту, и по одежде. Вот только он погиб давно. Ну да, как и моя мама. Что же тут удивительного, что он явился мне? Ещё одна заблудшая душа.
Эта игрушка мне чем-то знакома, но я не осмелюсь сказать почему. Наклоняюсь с искренним намерением поднять её с пола, (Вернуть мальчишке? Забрать с собой? На хера мне вообще это надо было?) и не могу, потому что рука, проходит сквозь неё. Чёрные глазки-буравчики смотрят на меня уныло, будто спрашивают: «Что? И ты не смогла? Да как же так-то?»
– Что не так с этим зайцем? – спрашиваю я, разгибаясь, а затем боковым зрением улавливаю стремительное движение ребёнка по направлению ко мне. Ощущение, будто кто-то ускорил воспроизведение (Моего сна? Где я вообще? Сон это или реальность?). Вместо шагов парнишки, почему-то слышу скрежет сотен, а может и тысяч жучков ползущих по деревянным доскам. Такой громкий, такой мерзкий, что хочется зажать уши. Они в моей голове?! – думаю я, как раз перед тем, как больно падаю на пол, счёсывая в кровь локти. Отмечаю, что боль вполне реальная, одновременно слушая ритмичные гулкие удары надрывающегося сердца. А после, поворачиваю