Тёте Капе было немногим более сорока лет. Пышные формы придавали ей солидности, но душой она была девочкам ровесницей, и общалась с ними на равных, лишь иногда проявляя большую осведомлённость в житейских делах. Через своих клиентов и клиенток она была в курсе почти всех событий города, знала многих людей. Слушая рассказ девочек, она вдруг разволновалась и, наконец, спросила:
– Сколько хозяев проживает в квартире?
– Квартира на трёх хозяев. В третьей комнате живёт старушка «божий одуванчик». Так зовёт её Санька. Когда-то вся квартира целиком, принадлежала ей. После революции её «уплотнили», оставив той только одну комнату. И теперь она редко выходит из неё. Вроде как боится, что и эту комнату отберут. На улицу выходит только за продуктами. Представьте себе, тётя Капа: вся из себя такая важная, хоть и маленького роста, худенькая, щупленькая, накрашенная – напомаженная, в фетровой шляпке с вуалью на пол-лица, как будто она идёт на свидание или в театр.
– Ой, девочки! Я, кажется, знаю, что это за мадам! – воскликнула тётя Капа. – Её не Аркадией Львовной зовут?
– Кажется, так … Но я в этом не совсем уверена, – ответила Лёлька. – Я её редко видела, и о том, что она была раньше хозяйкой квартиры, мне рассказала Екатерина Алексеевна, у которой я жила.
– Девочки! Больше туда ни ногой!
– Как? Там у Саньки надо ещё книжки забрать, пока он не пустил их по ветру.
– Вы слышите меня? Ни ногой! В том, что твоя хозяйка и её муж оказались в тюрьме, вполне может быть заслугой этой старушки. Раньше она работала на полицию. И теперь, наверняка, продолжает кляузничать. А, может, ей снова захотелось освободить квартиру? Это она с виду «божий одуванчик»! А на самом деле – хитрая змеюка!
– Жалко книжки, – погрустнела Лёлька.
– А себя не жалко? Вы учиться приехали? Вот и учитесь! Не ищите путь на небеса!
– Причём тут небеса?
– А при том, что кого забирают – не возвращаются назад. Я слышала от одной знакомой, что недавно арестовали её подругу за то, что та поселила у себя бывшего мужа, который был поэтом. А ещё говорят, что этого поэта расстреляли.
– За что?
– За то, что стишки ёрные сочинял.
– Разве за это сажают? Расстреливают? Неправда всё это. Враньё.
– Никакое не враньё. Ещё как сажают. Сейчас, я слышала, многих сажают. И, особенно, поэтов. Говорят, будто бы они против Советской власти. Вот то, что они против – как раз враньё. Эдакое можно наговорить хоть про кого, даже про нас с вами. Так что вы, девчоночки, на ту квартиру больше не суйтесь! Чёрт с ними, с книжками! Себя поберегите!
– А как фамилия поэта, которого арестовали?
– Мне называли, только я точно не могу сказать. Помню только, что смешная такая фамилия, навроде прозвища у псов. «Блудливый», что ли?
– А-а-а, есть такой поэт Иван Приблудный, – вспомнила Лёлька. – Это его псевдоним, а на самом деле он Яков Овчаренко.
– Вот-вот. Верно. Так мне его называли.
– Мой