Нам ждать было некогда. Мы сбросили в машине обувь и не вышли, а нырнули на дорогу. Сразу все промокли, но сразу же повеселели и стали толкать свою «Волгу» по великим лужам и по великим ямам. Мы хотели хоть как-то, но двигаться вперёд, чтобы выбраться из этой проклятой низины к подножью высокого песчаного холма. Холм был почти рядом, и на нём, в волнах мокрого хлеба, виднелся высокий белый обелиск со звездой.
Мы не жалели сил, но «Волга» наша двигалась медленно и в основном боком, её заносило то вправо, то влево. И мы, мокрые, в грязи по колено, вместе с «Волгой» съезжали то в правый, то в левый кювет и уже не толкали, а держались за неё, чтобы самим не шлёпнуться в грязь. Курортное семейство, глядя на нас, по-моему, нахохоталось на весь отпуск.
Сильная гроза не бывает долгой. Ливень затих, как и начался, незаметно. Засверкало отходчивое летнее солнце, прилетел ветерок. Было так хорошо и так тихо, словно и не грохотала только что гроза, не барабанил по спинам дождище; словно во всей степи не было ни машин, ни людей, ни птиц.
Вот тогда далеко за холмом, за тем высоким обелиском и послышалась песня, девичья, звонкая. Мы ещё и слова не успели разобрать, как на холме показался грузовик, а в нём – девчата. Стоят, за кабину, за борта, друг за дружку держатся и поют на всю степь. Грузовик шёл быстро, «на цепях». Такой машине любая грязь по колено. И когда поравнялся он с нами, мы увидели: все девчонки в ромашковых венках, и грузовик тоже нарядный – в цветах и колосьях, через весь борт у него – красное полотнище, а на нём одно слово: ТАНЯ! Огромными буквами.
Вот вам и страда, и каждый погожий час на счету, и каждая машина на вес золота! А у Тани, колхозной дочки, свадьба! И выделил ей колхоз машину, чтобы в этот дорогой день проехала она всю родную степь и всё на всю жизнь запомнила: и это бескрайнее хлебное море, и тот солдатский обелиск, и эту колхозную доброту, по которой выходило, что и у хлеборобов, и у солдат нет ничего дороже, чем Танино счастье.
Потом мы положили к обелиску охапки цветов и колосьев, мокрых от дождя. И я подумала о том, как тридцать лет назад выходил из окружения молодой солдат с красным знаменем под гимнастёркой. Он шёл целый месяц, шёл ночами, пригибаясь к застывшей осенней земле, опасаясь заходить в занятые врагом сёла. Он не умер от голода только потому, что на родных, измученных войной полях находил чудом уцелевшие хлебные колосья.
Вот почему колоски, подаренные мне в тот вечер в совхозном клубе, стоят теперь у нас, в Доме литераторов, не в хрустальной вазе, а в глиняном кувшине – памятном подарке поэта и солдата.
А стихи про Танину свадьбу напечатали потом в областной газете. И дней через десять получила я от Тани письмо: «Как жалко, что в стихах не сказано, что на другом борту было написано „Серёжа”».
Арбуз
…Арбуз лежал передо мной,
и сочен, и багров,
как щедрый августовский зной
Быковых Хуторов.
Арбуз лежал, живым огнём —
огнём земли горя.
И