Ночь, демократия со множеством звезд, потому она ближе. Люди похожи на камни, осколки гор, позабывших величие; осколки с острыми краями, не подходящими, жесткими. Гениальность, пугало на огороде свободы, где произрастают разнообразные культуры… Общение – выхваченный взгляд, голос в привокзальной толпе. Исчезновение. Кажется, Трифонов определил человека, дал определение самого. В толпе каждый поодиночке. Попробуй сцепить руки… Письмо – соломинка, за которую я держусь, через которую хочу выпить море.
…Включаю телевизор, перебираю каналы, но везде наталкиваюсь на одно. Сегодня мой день, думаю я, глядя на экран и видя себя. Но все равно не весело. Зевнув, я понимаю, что меня не могут показывать по телевизору, что меня не знают. Я выключаю его, ложусь, а в голове проскальзывает, что телевизор – зеркало, показывающее одиночество.
Во сне я захожу на участок, где стоят старые дореволюционные дома в один, максимум – в два этажа. В них никто не живет, кроме бомжей и иногда – собак, которыми питаются первые, если они им встречаются. Дома, в основном без стекол, с разбитыми дверями, напоминая головы бывших людей, скалятся, изредка завывая от ветра. Штукатурка давно отвалилась от времени, обнажив красное гниющее мясо. Кирпич, каленый, николаевский, почерневший, сырой… Мне нехорошо, я иду дальше, выхожу на пустырь, встретив двух заросших мужиков, подозрительно поглядевших на меня; на пустыре валяются смятые «полторашки», упаковки от сухариков, чипсов и много другого. Зябко. Поэтому я нахожу несколько гнилых досок, складываю над грязной газетой и, поискав спички, решаю все-таки поджечь. …Так разгорается костер, зачатый не с первого раза. Вдали тяжело, неуклюже бредут облака. "Здесь им больше нечего ловить", – выдыхаю я, садясь к костру, вытягивая холодные руки…
После куда-то иду, пейзажи меняются, людей нет, но звучит голос.
– Оганес, что ты делаешь?
– Рассказ размером в десять килобит…
– Ты согласен, что в повествовании больше свободы, чем в стихах?
– Да, но там, где меньше свободы, достижения очевиднее.
– Ты веришь в бога?
– Главное, чтобы бог верил в меня.
– Ты это не писал в других "рассказах"?
– Не помню. Не имеет значения. Главное – боль, звезды,ответственность. Маленький человек понтуется. Он боится показать себя. Поэтому в его словах грязь, туман и сырость. Он боится, потому примыкает к стаду.
– Но посмотри на дорогие "тачки", клубы, жизнь. Тебе не смешно от таких разговоров, от себя самого?
– Когда я иду по городу, видя все сказанное и новое, красивых телок, к примеру, я не могу сказать свое безразличие. Наоборот. И миры, которые не пересекаются, – сталкиваются, и один уничтожает другой…
Я чувствую,