Музыка. Милозвучная, тихая, нежная и, в то же время, грустная, тревожная. Она разносилась по всему залу завораживая, привлекая взгляды сотен зачарованных слушателей.
Музыка. Её волны распространялись, заполняя всё вокруг чувством прекрасного. Как можно, только что излучая ту нежность, тепло и отдалённую грусть, перейти на такие резкие звуки, взволнованные движения, буйные эмоции? Звучание нот сливалось со звуком бьющихся клавиш рояля.
Тело музыканта, одного из величайших композиторов современности и всех веков вместе взятых, всё время пребывало то в мерном покачивании, то в энергичном танце. При этом совершенно, как бы даже не отрывая рук от клавиш инструмента, он продолжал играть. Играть так, что, казалось, от этого зависит его жизнь, будто он, намучившись, устав от жизни, снова решил жить. Будто он – жадно выпивающий стакан воды узник смертельной пустыни. Делающий спасительный вдох свежего воздуха утопающий, поднявшийся на поверхность с дна морского.
Зал, затаив дыхание, внимал эмоциям, передаваемым человеком, что своим творчеством смог захватить сердца многих, кто раньше считал его прошлым, необратимо уходящим в Лету.
Нет! Это не конец!
Соната, так быстро получившая популярность, стала символом жизни Людвига. Зазвучали последние аккорды, ставя точку в произведении, но строя начало новой жизни, новых достижений и побед!
1800 год. Вена. Особняк в Гейлигенштадте.
«Второй год. Второй год я всё время нахожусь под страхом разоблачения… Что делать? Ещё немного и мне будет трудно это скрывать…» – молодой человек сидел за фортепиано, облокотившись локтями о его крышку. Упёрши голову на руки, он пропустил разбросанные в разные стороны пряди волос между пальцами.
На верхней крышке инструмента обнаружились ноты… Куча нотной бумаги, расписанной мелкими, едва заметными, нотками. В самом верху нотного листа, что лежал поверх всех остальных мелким размашистым и неразборчивым почерком было написано «Симфония 5».
Откинувшись назад, музыкант снова взялся играть.
Музыка была прекрасна, но не достаточно для знающего своё дело композитора. Перепады, сила и мощь издаваемых звуков покорила бы каждого, но только не Людвига.
– Нет! Не то! Всё не то! – воскликнул композитор и, захлопнув крышку с силой, сел в первую позу. Вспышка ярости сразу прошла, как только он вспомнил кое-что, после чего, ему стало ещё хуже… Он не услышал себя. Его слова в таком большом помещении разлетелись в разные стороны и прокатились по всему залу.
Куполообразный потолок превратил, и без того громкий, звук в мощнейший возглас. Но он не услышал его, а лишь приглушённый полушёпот. Погрузив лицо в ладони он тихонько застонал.
Дверь в залу не спеша открылась, приглашая войти Франца Вегелера, лучшего друга Людвига. Увидев друга в таком подавленном состоянии, он не мог не поинтересоваться его здоровьем:
– Здравствуй, Людвиг. Ты в порядке? – в ответ ему была лишь тишина. – Люд? – забеспокоился Франц.
Он подошёл к фортепиано, за которым сидел его приятель. Опустив на плечо Людвига ладонь он снова поинтересовался:
– Что случилось?
Музыкант встрепенулся и сразу же ответил:
– О, Франц! Это ты, друг! Прошу меня простить, что не встретил тебя должным образом.
– Ничего, с тобой всё в порядке? У тебя достаточно озабоченный вид, мой друг.
На миг в зале воцарилась полная тишина. Людвиг не знал, что делать. Ему не нравилось обманывать лучшего друга. Но он был вынужден это делать, иначе его удачно сложенной карьере великого композитора и виртуозного музыканта пришёл бы конец. Догадавшись о чём спрашивает его друг, он ответил:
– Всё в порядке. Ты же знаешь, как иногда сложно собраться с чувствами и сесть за работу.
– Знаю, поэтому и обеспокоен твоим состоянием, учитывая какие новости я с собой принёс…
Мужчина непонимающе поднял бровь:
– Я слушаю. – нетерпеливо произнёс он.
Глубоко вздохнув, гость засунул руку во внутренний карман своего жакета. Достав аккуратно сложенный лист бумаги, он протянул его Людвигу.
Молча взяв лист, мужчина развернул его и стал читать.
«Здравствуй, дорогой мой брат! Я рада, что могу называть тебя отныне так. Я благодарна судьбе, что смогла дописать это письмо и передать его тебе. Пишу тебе не с очень счастливой доли, и не по своему желанию, а по принуждению. Твой брат, мой муж, попал в жутчайшую ситуацию из всех возможных. И я бы рада была, если бы вместо сей участи, что настигла его отныне, он пошёл воевать в Ватерлоо. Но, увы, чему бывать – того не миновать.
Не буду более тянуть резину. Скажу, как есть. Твой брат и любимый мною муж болен. Лекари говорят, что его болезнь забирает все силы. И с каждым днём всё хуже и хуже.
Я