Смотрите, это всё обман, вся ее хрупкость, ранимость; это спит чудовище, в котором – только желание легкой наживы, власти и удовольствий. Она когда-то выбрала тех, кто гниют изнутри, чье правило – никаких правил и ограничений. Она стала Химерой.
Я же, наоборот, выбрал путь раба, человека, который борется с такой мразью, как она, путь потерь и силы воли. Оставим мир нытикам в офисных кабинетах и скучающим в дорожных пробках! Все говорят, что мир не делится на добро и зло, в нем нет четкого белого и черного. Я согласен, этот мир багряный, красный, несправедливый.
Все больше становится Химер, все меньше выбирают путь Инквизитора. За прошлый год из шести пар пять выбрали путь чудовищ. Все больше ходит разговоров, что Инквизиторам пора обратиться в Сенат к Архивариусам за принуждением людей идти к нам, потому что уже невозможно сдерживать это хамское поведение ведьм. Мир скоро подохнет, как собака, которая загнала саму себя. В людях не осталось добра, любви, нравственности.
Ну, что же. Я тогда тоже буду бороться, как они, наплевав на все правила и человечность. И я сделал свой первый шаг, сохранив этой ведьме жизнь.
Давайте знакомиться, меня зовут Рэйнольд, или, попросту, Рэй.
Мне 25 лет, и я Инквизитор.
Реджина
У каждой истории есть начало и конец. Я очнулась в самой середине: не знаю конца, не помню начала.
Из остатков памяти помню лишь красный трепещущий цвет, а затем темнота. И всё. Пусто. Ау! Кто-нибудь там есть?
Без ответа. Я ничего не помню. Пустота.
Люди, окружающие меня, вежливые, но чужие и отстранённые. Мне дали имя Мел – Мелани, как дают щенкам и котятам или когда находят новый объект или явление.
Мел так Мел. Не буду спорить. Да и привыкать не к чему. Потому что, чтобы привыкать, нужно иметь прошлое со своими привязанностями и устоявшимися нормами.
Так у меня появилось имя.
Язык тоже странный. Они все говорят по-английски. Поначалу я просто их слушала и не понимала. Потом осознала, что это английский с каким-то странным акцентом. Затем привыкла. И только после попросила, запинаясь, принести мне попить.
Так у меня появился язык.
Ко мне никто не приходит, я не нужна. Никто ничего не объясняет. Только старушка Салем угощает мороженым и любит рассказывать о своих котах. Только она позволяет себе угостить меня мороженым или шоколадкой, когда я позволяю ей часа на два вынести остатки моего скудного мозга рассказами о том, сколько у нее внуков и где ее дети, разбросанные по всему миру.
Так поняла, что я одна.
Я – пустота, запертая в больнице и ожидающая, когда меня вышвырнут под присмотр органов опеки таких же бедолаг, как я.
Фамилию мне дали Гриффит, в честь одной актрисы. Я не знаю ни одного фильма с ней, но знаю, что она жена Антонио Бандераса. Забавно, моя память поделилась на «знаю» и «помню».
Там, где «знаю», был хлам ненужных фактов, где «помню» – была темнота.
Так я поняла, что знание вовсе не сила.
Я подхожу к зеркалу и долго вглядываюсь в свои черты лица в поисках какой-нибудь зацепки из прошлого, какой-нибудь ниточки, разматывающей этот клубок. Блажен, кто верует.
Ничего не говорит мне мое отражение, оно также удивленно пялится на меня оттуда, спрашивая, как оказалось, что мы тут. Я теряю в весе, несмотря на то, что хорошо питаюсь.
Врачи говорят, это психосоматика, при этом переводя меня на другой диетический стол и добавляя новые таблетки.
Все началось в день тушенки с овощами и макаронами, когда Она пришла ко мне, стуча каблуками по раздолбанному кафелю. Нам подали тушенку на обед, подлив яблочного сока в стаканы вместо воды, чтобы разбавить всю эту по вкусу гадость. Горсточкой в пластиковом стаканчике лежали таблетки, не хватало только надписи: «ВЫПЕЙ МЕНЯ». Моя кожа зудела и чесалась, реагируя на введенный новый препарат, и под больничным браслетом я расчесала себе сплошную зудящую ранку, которая кровоточила постоянно, заставляя еще больше расчесывать.
Ее каблуки стальным звоном разносили весть, что идет Она. Вышагивает. Ее стук слышался еще из коридора, заставляя вздрагивать местных старушек и удивленно таращиться мужчин.
Изумление пришло лишь тогда, когда Она вошла в мою палату. Именно в мою. Я тогда подумала: может это инспектор или кто-то из опеки. Но выглядела она вовсе не соцработником. На ней был твидовый черный костюм, словно кричащий, что такое шьется либо на заказ, либо покупается за бешеные деньги. Она была пепельно-седая, но лицо молодое – женщины лет под сорок.
Грациозно пройдя, она села на стул напротив меня и положила лакированную скрипучую сумку себе на колени.
– Здравствуй.
Ее голос звучал, будто сладкая тягучая карамель. Но все-таки там слышались острые опасные нотки. «Карамель со стеклом», – пронеслось в моей