Знаешь, папа, я скажу тебе кое-что. Меня, папа, всегда очень восхищают свободные люди. Свободные от всей этой вычурности, чужих мнений, от пыли и грязи в голове. ДА-ДА.
Наше пустое, без верхнего слоя грима лицо вообще-то вряд ли кого-то сразит наповал. Вряд ли и наши морщины, скроенные из соленых слез и опыта очаруют миллионы. Вот это ведь и есть наша явь. То самое что мы есть. И как же я люблю эти явные правдивые лица. Может они немного глуповаты, но все доверху наполнены той детской непосредственной искренностью, которую в наше время уже не встретить в больших десятимиллионных городах.
А на губах обязательно будет мечта. Упрямая, наивная мечта. И вера в нее, конечно же. Это так прекрасно ведь. Не жить впустую, как кусок мяса с костями. Постепенно загнивающий и изнашивающийся. Но быть философом своей души. Созидать себя. Стремиться вверх. И если уж вверх, то непременно к мечте. К идеальной, предельной, иррациональной мечте.
Я знаю, ты поймешь меня папа. Ведь именно таким ты и был.
Спасибо тебе. Мне уже не страшно и не больно. Я укрепилась на своих сломленных кривых корнях и теперь всеми ростками тянусь вверх. И это прекрасно. Ты непременно порадуешься за меня, я знаю. Сидя в кресле качалке в доме у моря, в который никто уже не придет.
Ты лучший, знай это, мой отец.
Слишком искренний, упрямый и мечтательный герой моих снов и грез. Пусть даже никогда не увиденный, не потроганный и не осознанный мною в жизни.
Это ничего. Я ведь тоже верю, папа.
Маленькая светлокудрая любимая твоя девочка все так же сидит на зеленом холме ночью, и подняв голову, созерцает луну и звезды. А когда тучи рассеиваются, виден ей даже Млечный путь.
Ну, вот. Готово. Теперь я аккуратно согну исписанный листок пополам и вложу в белый конверт. На концах синих адресных полос в нем, к сожалению, не будет марки. Ведь он ни к кому не придет.
Пасха
А я все так же проматываю у себя в голове каждую деталь, каждую мелочь, хоть и столько лет уже прошло. Но нет. Мой мозг срабатывает как старенькая музыкальная шкатулка, когда её открывают. Бережно хранит поблекшие воспоминания, защищает их от пыли, соли и ветра. А после воспроизводит. Снова и снова. Под звуки старой джазовой музыки. Эти запахи, движения, ожидания и, конечно, ни с чем несравнимый вкус сахарной пудры с куличей на детском язычке.
Пасха.
Этот праздник в нашей семье начиналась задолго до самой весны. Точкой отсчета всегда становился темный промозглый зимний вечер. Мамина шершавая рука. Я поеживаюсь от холода в толпе незнакомых друг другу людей. Жмущиеся от холода