Младшая жрица тенью скользнула в угол и опустилась на пол перед странным музыкальным инструментом. Он напоминал перевернутую арфу, установленную широким концом на резном постаменте. Деревянные части покрывал посеребренный рисунок. Он словно сиял своим собственным светом, и в тонких переплетениях нитей можно было различить и Дракона, и Змееголовую Черепаху, и расправившего крылья Феникса. А в основании замер приготовившийся к прыжку тигр.
Тонкие пальцы осторожно тронули струны. Вибрирующий звук завис над озером, и его тут же подхватила вторая «арфа». А потом заплакала флейта, и маленький барабан застучал, словно сердце, попавшее в ловушку.
Вскоре в странную, неровную мелодию вплелись людские голоса.
Торжественный гимн взвился к звездам. Мне оставалось только слушать да выполнять молчаливые требования помощницы. По её знаку я вышла вперед и опустилась на колени рядом с Великой Жрицей.
Она напоминала гигантский цветок лотоса. Белая юбка раскинулась вокруг широкими лепестками, серебряная вышивка поблескивала в неподвижном свете. Ей вторили украшения. Таких я еще не видела. Завитки – стилизованные облака – крепились к прическе, цепочки спускались с длинных шпилек на плечи и спину. Лицо, обсыпанное перламутровой пудрой, мерцало при каждом движении, как у призрака.
Но при этом Жрица была невообразимо прекрасна. Несмотря на возраст, она могла свести с ума любого мужчину. И только священный ранг не позволил ей кружить головы.
Гимн затихал, но не успели последние звуки замереть над водой, как ему на смену пришел тихий напев. Инструменты молчали, Великая Жрца призывала своих богов.
Вспыхнули благовонные палочки и рассыпались невесомым пеплом, оставив после себя облака ароматного дыма. Они повисели несколько мгновений и исчезли, словно развеянные невидимым веером. Девушки тут же сменили сгоревшие палочки новыми.
Пение становилось все громче. Верховная Жрица впала в транс. Она раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, и губы едва шевелились. Но голос оставался мощным. А когда молитва достигал пика, вскочила и, сгребя в кучу свитки, швырнула их в жаровню.
Угли зловеще вспыхнули, и огонь жадно впился в шелковистую бумагу, пожирая её, как сухую солому. В небо поднялись черно-белые клубы дыма.
Пение прекратилось. Теперь жрица всматривалась в завихрение широко раскрытыми глазами. В них плескалась тьма настолько густая, что, казалось, передо мной не человек.
А облако двинулось в нашу сторону.
По спине пробежал холодок. Первым движение было вскочить, но помощницы не дали возможности даже отодвинуться. Дым окутал мягким одеялом. Он пах пряностями. Горячими, как поцелуй любимого. Жаркими, как объятия. И тяжелыми, как обида.
Глаза сами закрылись, и последнее, что я почувствовала, руки, не позволяющие упасть на жесткий пол.
Предрассветный час, когда ночные птицы уже отправились на покой, а дневные только-только просыпаются,