Я оглянулась на соседнюю со своей комнату, ожидая увидеть ее закрытой. Но дверь туда стояла нараспашку, как и три часа назад, когда я пошла спать. Комната же была погружена в темноту; на кровати не спали. Меня пронизал холод, возникнув в горле и заполняя желудок, словно я чересчур быстро выпила ледяной напиток. Я посмотрела на маму и в ее глазах увидела отражение собственного страха.
На звонок наконец ответили.
– Да. Он это я, я это он. Это я, – сказал отец, пытаясь говорить отчетливо, как никогда не заговорит человек, который зарабатывает на жизнь преподаванием английского языка.
Я отвернулась, чтобы не видеть лиц родителей, куда больше напуганная их выражением, чем своим несущимся вскачь воображением. Я подбежала к окну, к тому, что выходило на площадку перед домом. Увидела машину отца, которую он поставил как можно ближе к краю подъездной дорожки, стараясь оставить чуть больше места. А рядом я увидела… ничего не увидела… кроме большого, в стиле Роршаха черного пятна на бетоне, хорошо различимого в свете ближайшего уличного фонаря. Это масляное пятно никогда не сойдет, ведь так? Испоганил всю дорожку. Когда случилась эта ссора? На прошлой неделе? За неделю до этого? Стало вдруг очень важно вспомнить, когда были сказаны эти слова. Так влияет на человека паника; когда вокруг тебя начинает рушиться твой мир, она заставляет тебя хвататься за несущественные детали. И ты цепляешься за странные вещи: полузабытые ссоры, деревянные дверные рамы. Ты стараешься держаться прямо, прочно стоять на земле, но на самом деле ты находишься на траектории движения торнадо, который все равно сметет тебя на своем пути.
– Что вы говорите? Повторите, пожалуйста. Я не понимаю, – кричал папа в телефон. Он орал, а он никогда не орал.
– О боже, нет, – простонала мама.
Она выпустила дверной косяк и теперь хваталась за горло.
– Мы едем.
Я услышала его слова, но уже бежала, пытаясь спастись в убежище своей комнаты, пытаясь спрятаться, но уже зная, что это бесполезно. Никогда уже все не будет как прежде.
По пути в ожоговое отделение я дважды сбилась с дороги. У меня не хватило времени, чтобы найти больничную парковку, и в итоге я поневоле оставила автомобиль Джулии на площадке, где, по моей глубокой убежденности, на колесо ему обязательно поставят блокировку. А у меня совершенно точно не было денег, чтобы заплатить штраф в семьдесят пять фунтов, если это произойдет. Стиснув зубы, я припустила трусцой по длинному и странно пустынному больничному коридору, надеясь, что последний человек, указавший мне направление, действительно направил меня в нужную сторону (в отличие от первых двух). «Это вполне может оказаться тем моментом, когда тонкая резинка дружбы в итоге лопнет», – подумала я. Я живу в твоем доме, ем твою еду, ношу твою одежду и сплю на твоем диване, о, и кстати, на твое имя только что был выписан