Вешние воды Василия Розанова. А. Малышевский

как это вы сумели так совсем не надеть на себя системы, схемы, имели античное мужество остаться голо-душевным, каким мать родила, – и как у вас хватило смелости в XX-м веке, где все ходят одетые в систему, в последовательность, в доказательность, рассказать вслух и публично свою наготу. Конечно, в сущности все голы, но частью не знают этого сами и уж во всяком случае наружу прикрывают себя. Да без этого и жить нельзя было бы; если бы все захотели жить, как они есть, житья не стало бы. Но вы не как все, вы действительно имеете право быть совсем самим собою; я и до этой книги знал это, и потому никогда не мерял вас аршином морали или последовательности, и потому прощая, если можно сказать тут это слово, вам ваши дурные для меня писания просто не вменял: стихия, а закон стихий – беззаконие».

Михаил Гершензон Василию Розанову[367]

      Все это не было, как представлял себе В. В. Розанов, дуновением ветра мимо окна[368]… И он это прочувствовал в полной мере… Вокруг образовалась гнетущая полоса отчуждения… Воскресенья сменились унынием и пустотой с болящей Варварой[369] и подросшими критически настроенными детьми.

      А тут еще февральская революция… Кто виноват?? – Город!! «Петербург не мог завести никаких благородных утешений, никакого изящного веселья, не мог выдумать никакой яркой краски на жизнь, колокола у него маленькие, звон пустой, души человеческие без звона, глаза у жителей, как у рыбы, вместо литературы – сатира, дедовское он все проиграл в карты и пропил, грудишки у всех впалые, плечонки узенькие. Да это уже само по себе есть нигилизм»[370]. «Угораздил же Бог русских выбрать центром и головой Империи местность, где нельзя не кашлять, не сердиться, не ипохондричать, не уходить душою в подполье, как назвал Достоевский мрачнейший из своих рассказов. И весь Петербург, и все петербургское отсюда, между благословенным Днестром и дальним Киевом, представляется каким-то временным подпольем, через которое суждено протащиться русскому духу для каких-то углублений, но протащиться именно временно, чтобы выйти в свет, ясность и лучшую одушевленность»[371].

      «Колоссальная страна с тысячелетней историей на наших глазах в несколько недель и месяцев превратилась частью в разбойный стан, частью в лагерь всеобщего восстания против всех – местами реального, почти всюду потенциального, в скрытой возможности и скрытом стремлении. Все не знают, что будет завтра, ни министры, ни общественные деятели, ни обыватели. Эта потеря кредита до завтра составляет самую опасную, самую тревожную и мучительную сторону рассматриваемого момента».

Василий Розанов[372]

      «Несчастная, глупая, болтливая Россия дала, позволила сгноить себя этой социал-демократической сволочи. Это было гнилым погребом России, куда все валилось, проваливалось… И вот мне не столько трудно и больно от того, что Германия победила Россию, – это было очевидно с самого начала войны, кто победит, трудолюбивая ли Германия или пустая и болтливая Россия, –