Если рассматривать увенчание Вольтера лаврами под таким углом, весь эпизод приобретает совсем иной смысл, гораздо более глубокий, чем ему обыкновенно приписывают. Это не столько неизбежный этап на пути от Ферне к Пантеону, сколько образное и противоречивое проявление знаменитости Вольтера. Его знаменитость неоднозначна. Служит ли она признаком его гения, как хотели думать его поклонники и те, кто примыкал к его точке зрения в диспутах? Или это просто веяние моды, свидетельство падения нравов, как полагали его противники? Или прав Мерсье, видевший в ней доказательство изменчивых желаний публики, «любопытства, принявшего форму эпидемии», которое даже самых великих писателей превращает в простой объект любования и развлечения, лишая их возможности работать? Другой наблюдатель, Симон Ленге, адвокат, журналист и памфлетист, выражает сходное мнение, упрекая публику в превращении писателя в «театрального героя». Церемония чествования Вольтера была, на его взгляд, пустым фарсом, «ребяческим кривлянием, которого бы публика сама устыдилась, если бы только люди, собравшись вместе, не теряли способности думать. Разве не походило все это на игру марионеток, еще более непристойную, чем представление в бульварном театре, куда ходит чернь?»[51] Бросается в глаза легкость перехода от «публики» к «черни». Если с XVIII века и до наших дней различные проявления знаменитости становились столь легкой мишенью для критики, виной тому неоднозначное отношение к публике, чьи суждения принято порицать.
Историки не без основания подчеркивают повышение роли «публики» и «публичного мнения» в XVIII веке. Именно к ним теперь принято апеллировать в разговоре о достоинствах и недостатках театральных постановок, о несправедливостях в политической сфере и так далее. Впрочем, восстановление публики в правах до сих пор остается незаконченным, неполным. Ее вечно подозревают в подверженности манипуляциям, в необъяснимой тяге к сиюминутному, в скоропалительных суждениях, вынесенных сердцем, а не разумом, в потакании своему любопытству, в поверхностности. Газеты тех лет, осуждая неумеренность восторгов публики перед Вольтером, противопоставляют ей беспристрастность суда потомков: «Могущественная секта пустила среди нас свои корни. Чего только она не делает, чтобы соблазнить чернь, обвести вокруг пальца толпу болванов и добиться своего! <…> Только наши потомки, лишенные какого бы то ни было предубеждения, пристрастия, партийного духа, смогут определить ему место, которого он заслуживает». Здесь друг другу противопоставляются два типа времени и два общественных явления. Синхронность, сосуществование публики и знаменитости, способствует необъективности оценок и облегчает «оболванивание толпы», тогда как слава основана на беспристрастном