училища, хотя времени до конца увольнительной, еще оставалось достаточно. Майор остановился поговорить с дежурным офицером. Я понял, ему просто не хотелось оставаться одному. «Я пошел», – сказал я. Он кивнул. Я вошел в проходную, пересек коридор и побежал по дорожке к забору, который отделял училище от стадиона «Металлург». У нас был не только общий забор со стадионом, но и соединявшие нас общие дыры в заборе. Самая удобная дыра была возле плаца, на хорошо освещенном месте – не дыра, а приманка для самовольщиков. За ней постоянно следили. Камер тогда еще и в помине не было, тем более в провинции. Установили простенький датчик на фотодиоде: при пересечении невидимого глазом луча, включался сигнал. Я пересек этот луч и очутился на стадионе. Уже смеркалось, и со стороны училища я выглядел тающим пятном цвета хаки, а мне в след истошно давилась звуком сирена. Стадион сегодня был пуст. Едва я выбрался за его пределы, как напоролся на патрулей. «Товарищ курсант, – вашу увольнительную!» – потребовал старший лейтенант – начальник патруля. Я предъявил. Он долго изучал ее под фонарем, сверял мою личность с фотографией на удостоверении. Потом вернул. «Все в порядке. Нам позвонили, на стадионе – самовольщики. Кто-нибудь пробегал?» «Никак нет», – помотал я головой. «Свободны!» – разрешил офицер. Улицы города, расположенного на высоком правом берегу реки, бежали с горы вниз и пересекались с другими улицами, в том числе с главной улицей, которую курсанты называли между собой «Карлой-марлой». Это был широкий бульвар, вдоль оси которого бегал трамвай, по сторонам шуршали автобусы, троллейбусы и легковые авто. Здесь было много света, бестолковой неоновой рекламы, импозантных зданий и прилично одетых людей. Помимо прочего, здесь на каждом шагу попадались «бутербродные». Это, были, конечно, – не рестораны, не кафе и даже не буфеты. Но здесь тоже было светло, стоял приятный обволакивающий гул и пахло спиртным, иными словами, – немного похоже на красивую жизнь. Здесь «гудели» стоя за высокими столиками. Я подождал у стойки, когда мне нальют стаканчик, на ломтик серого хлеба кинут два ломтика колбасы и, расплатившись, с занятыми руками стал пробираться в угол, где было свободное место. Это место я присмотрел тот час, как только проник в бутербродную, думал о нем, пока мне готовили пиршество и скоро, вихляя бедрами между пирующими, достиг цели. «Вы не возражаете?» – огорошил я вопросом рыжеусого, кайфующего в одиночестве за высоким столом. Рыжие брови подпрыгнули, но губы под усами расплылись в улыбке. Это было удивление, сочетавшееся с облегчением и удовлетворением. Я понял, Магнитштейн не только ждал, но и был рад меня снова увидеть. Я тоже был рад. А, выпив, мы уже чувствовали себя, как два родных полукапа.
Обратно я его провожал. «Слушай, Борь, – начал Магнитштейн. – Хочу тебе что-то сказать».
«Валяй», – фамильярно разрешил я.
– У тебя, как у всякого полукапа есть, конечно, свои маленькие хитрости. Ну, признайся, есть?
– Допустим. А что, – не имею права?
– Имеешь, имеешь. Но тут нужна осторожность.
– Ты для этого
