– Я в Белый город уйду, дядечка. Там хорошо. Там всем хорошо, и много еды.
Туман свивался башнями, отчего-то кривыми и похожими не то на Понорки, не то на длинные стволы кхарнских пушек, что целились в Око, грозя земным небесному.
– И когда все будут сыты, то никто не станет воевать.
– Станет.
– Нет!
– Да, – Бельт с трудом повернул голову и, ухватив губами жесткий лист, принялся жевать.
Лист резал десны и царапал уже не единожды пробитую шкуру шрама, наполняя рот смесью грязи и гнили. На зубах заскрипела земля, а к горлу подкатил ком сухой тошноты. Выплюнуть жевок не вышло, так и прилип к подбородку. А Звяр достал нож.
Волглый сумрак вздрогнул от тугого стона рога. Сиплый звук сбил с лещины последний лист, спугнул стаю синиц и стих, растворившись в тумане. Звяр замер. Заткнулась сойка, рыжей тенью взлетела на сосну белка. Исчезла. Стало настолько тихо, что Бельт услышал дыхание мальчишка: мелкое, частое, как у кобеля на случке. Забухало, отдаваясь в стылую земли, сердце. И земля ответила приглушенным топотом.
Звяр сорвался с места и принялся торопливо закидывать Бельта листвой, приговаривая:
– Лежи, дядечка. Тихо лежи!
Издали донеслось конское ржание. Если заорать…
Звяр на четвереньках подполз к костру, опрокинул на него загодя приготовленную кучу мокрых листьев и, выхватив из-под корней какой-то сверток, скатился обратно в ложбину.
– Лежи, дядечка, лежи. Найдут – плохо будет!
Сверток оказался старым чепраком. Истершийся, в корке глиняной коросты и листьев, он был неотличим от земли. Накинув полог на Бельта, Звяр нырнул следом, приник и ладонью зажал камчару рот.
Кто бы они ни были, но шли близко. Звенела упряжь, скрипели ремни, смешивались голоса.
Совсем рядом захрустели ветки, и Звяр дернулся, мазнув скрюченными пальцами по ране. Бельт впился бесчувственными пальцами в землю.
Только бы собак не было, только бы не было собак.
Мальчишка лежал, прижавшись лицом к груди, и дышал через раз. Они теперь в одной упряжке – преступник, почти что дезертир, и его малолетний пособник. В лучшем случае зарубят на месте.
Остановились.
Трое? Пятеро? Если толковый разъезд – не меньше. Впрочем, Бельту и одного нынче хватит.
Над головой зашумели листья, кто-то тяжелый заскользило по дальнему склону. Ругнулся. Прошел краем. Совсем рядом.
– Живее давай! – крикнул кто-то, не особо довольный.
– Сейчас!
Тяжелый не торопился. Чавкали сапоги, продавливая глинистый берег. Плескалась вода. Скрежетали ножны, цепляясь за камчу.
А в груди булькало, переливалось, давило кашлем. И мальчишка сверху. Тяжелый, хоть на вид и скелет скелетом.
– Хватит плёскаться! – донеслось, перекрывая прочие звуки. – Потом отскребешь! Кровяки он не любит. Кто ее любит-то?
Бельтово плечо вдруг хрустнуло под нажимом, пошло вбок, и вывернутая рука натянула веревочные