На земле еще счастливых мало детств,
надо сделать, чтоб их были миллиарды!
Были шмотки у меня убогие,
Но зато какая антология!
Любка-красногубка
Вся в сосульках ржавых юбка.
Не в себе. Пьяным-пьяна.
«Эй ты, Любка-красногубка!
Что срамишься, сатана!» —
поносила ее бабка,
потрясая кулаком,
та, что прячет ключ от бака
с привокзальным кипятком.
Раньше было тут бесплатно,
а теперь для недотеп
продает она приватно
кипяток за двадцать коп.
Ну а Любка-красногубка
ей в ответ не сгоряча —
будто капала так хрупко
на морозище свеча:
«Я прошу тебя, суседку,
пожалей – ведь я вдова.
Муж пропал, уйдя в разведку,
Но Москва – она жива.
Жизнь была хужей всех адов,
но, дитятей тяжела,
я для ранетых солдатов
нянькой в госпиталь пошла.
А сынок родился мертвый,
видно было по лицу,
но, отцом, как видно, гордый,
отлетел душой к отцу.
Ну а я любила многих,
всех, кто с мужем шел на бой,
и безруких, и безногих
утешала я собой.
Колыбельные им пела,
а не малому дитю.
Все их жалобы терпела.
Мерли —
стряпала кутью.
Я себя не измарала.
Верной им была женой
и ни с кем не изменяла
нашей армии родной».
А у бабки еще злистей
поднялась, трясясь, рука,
где веревочка на кисти
с ключиком от кипятка.
Вновь завелся, как пластинка,
лживой праведницы смех:
«Ты, солдатская подстилка,
здесь в Зиме позоришь всех!»
Но готовы в драку, в рубку,
мы прикрыли не впервой
нашу Любку-красногубку
всей мальчишеской братвой.
И сибирского пацанства
голодухинских тех дней
не сменяли б за полцарства
на позорный смех над ней.
«Предатель», не предавший никого
Алексею Пивоварову – замечательному кинодокументалисту, с болью рассказавшему в своих фильмах о Великой Отечественной о тех окруженных советских солдатах и офицерах, кого иногда называли «предателями», и когда они были вынуждены отступать без боеприпасов, иногда и без оружия, их беспощадно расстреливали заградотряды.
Предатель, не предавший никого,
он знал – солдатам было каково.
Все было по приказу.
Пуля в лоб,
когда он отступал,
и пал в сугроб,
и сам свои кишки в сугробе сгреб,
и все-таки пошел вперед,
качаясь,
от собственного выхрипа отчаясь:
«Я не преда…»
и с кровью – «я не пре…»
чуть хрупнуло под Ржевом в декабре,
и