его рука застыла в воздухе, он смотрел на меня
you light up another cigarette
пристально, как будто хотел запомнить
it’s four o’clock in the morning, and it’s starting to get light
как будто сейчас нам обоим выпустят по пуле в затылок
ранним утром на глухой окраине заросшей чертополохом и васильками
(зима капитулировала, назад хода нет; еще немного – и нас не будет тоже; готова ли ты потерять себя прежнюю?)
душа, пережившая бессонную ночь
вдруг взрывается как вселенная
течет как световая река, вышедшая из берегов
и куда бы ты ни отправился
не отыщешь ее границ
(на нашем этаже законы природы не действуют; пространство искривлено, завязано в узел; ты близко как никогда и одновременно дальше всех; пробить это расстояние я не в силах, а глупая болонка с «Европы-плюс» справилась; песенка кретинская, но она вся – сообщение, доставленное лично нам в эту комнату, подвешенную за уголки над февральской, тающей Москвой)
ее голос и мы по обе стороны
how can you be so far away lying by my side
боимся прикоснуться друг к другу
чтобы не разрушить тонкий воздушный слой
в котором на мгновенье укореняются слова
прежде чем их выдернут, выкорчуют
с помощью иронии или стыда
который, как бритва, срежет эти ростки
если ты дашь ему волю
(послушай, ты раньше не замечала, как значительно звучат самые банальные тексты, если их петь, а еще лучше – на иностранном языке)
она не поет, она переводит
с моего немого на его безмолвный
чтобы затертые слова прозвучали, сверкнули
в оконном стекле, отразившись от проезжающей мимо
(и как благозвучны их предупредительные сигналы!.. я сегодня полюбил автомобильные гудки, и вряд ли когда-нибудь к ним охладею)
слова солнечные блики
накрой их ладонью, а они снова поверх несказанного
слова – стрелы, сгорающие на подлете к солнцу
семена, растрескивающиеся на лету
(пока я не стал клевером, пока ты не стала строкой;
чувствую, как горят кончики пальцев; время плотное, как
огонь, не продохнуть – и я тебя люблю)
бабушка рассказывала
как мой дед, польский офицер
и она, снайпер женского батальона
познакомились в мае сорок пятого
аккордеон, вальс «Голубой Дунай»
кипенно-белая черемуха
очумелые соловьи
она смеялась, переспрашивала
он ей понравился, даже очень
но говорил слишком быстро
щелкал, чирикал, присвистывал, смеялся вместе с ней
как будто впервые услышав собственный
воробьиный язык, скачущий между tak и nie
с остановочкой на može býc
позвали переводчика
который