В июле 1964-го он напишет жене уже в Свердловск: «…А я не могу работать. Что-то сломалось внутри. Раздражение захлестывает. Простые слова никак не складываются в простые фразы. Я не вижу положительных процессов развития. У меня ощущение, что все стоит на месте, а значит, пятится назад. Мысль о простейшей информационной заметке вызывает в душе ужас.
Народ разъезжается…
…Без вас, без работы, без друзей, с ощущением долга перед редакцией, по которому я не в состоянии платить, чувствую себя запертым в мышеловке. Захлопнутым.
… И растет во мне чувство, что между нами лежат не только тысячи километров, но и десятки, сотни лет, что я отстал от людей, попал в другую эпоху и никакими самолетами это расстояние не перекроешь. Как у отца: “Все прошло. Лишь горят пожарища, слышны грохоты взрывов вдали. Все ушли от Гайдара товарищи. Дальше, дальше вперед ушли…”
…Ругаю себя сам и за то, что так поверил редакции, и за то, что впервые поддался на удочку майямской пропаганды».
Что значит – «попал в другую эпоху»?
Вот что. Он уехал из своей страны на пике Оттепели (1954–1962). Я пишу это слово с большой буквы – как название короткой, но важной, имевшей отдаленные последствия эпоха (сравним – Реставрация во Франции и проч.).
Главным ее двигателем стал доклад первого секретаря ЦК КПСС Хрущева на XX съезде партии в 1956 году. Открылись самые настоящие, как в страшных сказках про Людоеда или Синюю Бороду, злодейства Сталина.
Из личных воспоминаний. Я была на втором курсе, когда наш филологический факультет в несколько приемов собирали в самой большой аудитории «старого» МГУ на Моховой – Коммунистической – для прослушивания текста доклада. Секретарь партбюро факультета объявил суровым тоном:
– …Будет оглашен документ ЦК КПСС. Обсуждению не подлежит!
И по всей нашей студенческой массе прокатился недовольный шумок: «У-у-у-у…»
…Только через несколько лет я поняла, что это и стало чертой нового, послесталинского времени – при Сталине скорей всего никто не решился бы обнаружить своего недовольства.
Я вошла в аудиторию одним человеком – а через три с лишним часа вышла другим. В глубинах моего сознания пылала такая фраза: «Никогда!.. Никогда больше я не пойду за идеей, которая требует миллионов убитых!..»
Казалось, что покончено навсегда не только с его злодействами, но и вообще с атмосферой сталинской эпохи.
Весь дружеский круг Тимура Гайдара, шире – вся московская интеллигентская среда охвачена надеждами на обновление страны, на смягчение режима.
Это настроение скоро станет важной частью семейной атмосферы, в которой идет жизнь подрастающего Егора.
Летом