– Морской был, вроде, нормальный человек. Ответственный, – вернувшись к селедке, продолжала разговор строгая дама. – А от общения с тобой, Саша, у него теперь, видите ли, время субъективно…
– Я другого понять не могу, – улыбнулся «Саша», отряхивая присыпанный пеплом пиджак и вопросительно склоняя голову набок. По этой рассеянной, добродушной улыбке Ларочка окончательно удостоверилась, что это действительно Поволоцкий. – Форма – ничто. Шумные сборища бывают и у Забилы, и у Дражевской, и у нас… Да мало ли у кого еще! Если есть друзья и они умеют издавать звуки, то без шума не обойтись. А если не умеют, зачем их звать-то, право слово? – Ларочка навострила уши, но, увы, про знаменитую поэтессу Наталью Забилу и художницу Веру Дражевскую, подробности жизней которых, конечно, было бы любопытно выяснить, больше не упоминали. – Вопросы вызывает не форма, а содержание, – продолжал Поволоцкий. – Признайся, Морской, как тебе удалось заманить к себе самого Мессинга? Многие все отдали бы, лишь бы поговорить с ним как следует. Даже мне было бы интересно зазвать его к нам с Галиной на чай. На исходе високосный год, год Белого Дракона, между прочим, а тут тебе еще и настоящий мистик под рукой. Должно быть любопытно…
– А наше общество тебе, я так понимаю, наскучило? – с притворной обидой хмыкнул папа Морской. – Ах да, ведь тут, в провинциальном Харькове, тебе и поговорить-то не с кем!
Все засмеялись. И Ларочка, страшно довольная, что тоже понимает, о чем речь. Папа Морской цитировал очень смешное давнее письмо знаменитого ленинградского детского писателя. Этим письмом, хотя адресовал он его своему другу Поволоцкому, зачитывались все творческие граждане города. Вначале автор писал, что слышал, будто его Шура, переехав в Харьков, начал копить деньги. Потом сообщал, что сам он, как человек, имеющий фотографии самых разных денежных купюр, уверен, что коллекционировать их глупо, и уж тем более класть не в шкатулку, не в карман, не в стол, а… не поверите!.. на книжку. Затем советовал обменять деньги на суп, поясняя, что суп – это такая еда. В общем, шутил каждой строчкой! В конце, правда, не слишком удачно. Что-то вроде: «Это просто ты поглупел в своей провинции, тебе ведь там наверняка не с кем общаться». Зато пририсовал к письму ужасно глупый шарж-автопортрет, написав, что посылает его, дабы Поволоцкий мог увидеть перед собой хотя бы одно «умное, интеллигентное и развитое лицо».
– Ой, не начинайте! – поморщился Поволоцкий и замахал руками, словно разгоняя общий смех. – Никаких денег я отродясь не копил, что, собственно, не важно. И Данька не считает Харьков провинцией, он просто так написал. Чесались руки, а он все-таки писатель.
Папа