И когда подходила сестричка, градусник ничего толком не показывал, и тогда ей приходилось удерживать мою подмышку от разжимания, чтобы та не потеряла градусник.
Такая процедура никому не нравилась, ни мне, ни сестричкам тем более. И я подключил мозг, который один в полной мере подчинялся, я стал считать. Нужно было досчитать примерно до 350-400, чтобы получить аутентичный показатель температуры. Разумеется, считать нужно было в таком режиме – «раз и, два и, три и, четыре и…» и т. д. До «399 и…» хватало с лихвой, в принципе, хватало и до «349 и…», но для верности лучше было добавить еще пятьдесят «…и».
Нервной энергии и просто сил уже не оставалось, чтобы произносить даже про себя – «триста сорок девять и…», потому я считал десятками и сотнями. Такой подход не только давал возможность рационально пользоваться остатками нервной энергии, но и уберегал от сброса всего счета, когда я сбивался.
То есть я досчитывал до «сто и…», которые я запоминал, и, если вдруг я сбивался во второй сотне, у меня точно был в запасе достигнутый результат первой сотни. То же и с десятками, я вынимал из памяти предыдущий результат, когда надо было мысленно артикулировать переходом на следующий десяток.
Так раз за разом удавалось решить задачу.
Одновременно счет помогал мне контролировать и предотвращать окончательный уход в квазиреальность, сделавшись неожиданным помощником. Счет поддерживал сознание.
Такой подход не годился в молитве, нельзя было разложить на составляющие «Отче наш», «Богородица Дево…» или «Верую…». Точнее, можно, и есть даже точное богословское разделение «Верую…» на элементы, но бессмысленно, потому как молитва может быть либо цельной, либо другой, более короткой, когда нет сил или времени на длинную. Такой подход правомочен и в молитве, и молитвенном правиле. Поэтому приходилось по десятку раз заново начинать «верую…», сбившись на любом отрезке пути. А когда сил не осталось, оставить только «Отче наш…» и «Богородица Дево…», когда и на них сил не достало, то есть я уходил в забытие еще до завершения «Отче…», а затем и «Богородицы…», я перешел на «Господи, помилуй!» трижды. Вскорости, когда сил не стало на трехкратную артикуляцию, затем на два слова молитвы, я перешел к прямому разговору с Богом.
Именно там, в реанимации, когда я остался лишь думающей плотью, когда я уже мог только молиться и мыслить, я сделал для себя открытие, может быть важнейшее в своей жизни. Между мыслью и молитвой знак равенства. Это и есть зерно,