Я тихонько скрипнул зубами и засунул руки в карманы.
– Аля, не в этом дело. Ты пойми – на Южном Берегу тоже есть свои сложности. Вот говоришь: «Жила бы там». Тебя не смущает, что жить пришлось бы неведомо где? Кто знает, какую хатку мы там найдем. Может быть, там не будет не то что ванной – даже душа. И туалетом будет хибарка с дыркой в полу. А на закопченной кухне будет вертеться куча громких детишек. И там, глядишь, тебя еще позовут с виноградником помочь.
Кажется, Алиане перспективы не сильно понравились. Конечно, мало кто задумывается о другой стороне курорта. Для нее Крым всегда был только отдыхом, не работой.
– Тогда буду с тобой ездить.
– Исключено. – Я отрицательно помотал головой. – Аль, серьезно. Брать пассажира в конвой – убийство и самоубийство одновременно. Я очень, очень не хочу тебя потерять из-за неуемного самодовольства и наигранной крутости.
– Какими словами заговорил, – огрызнулась Алиана. – Самодовольство! Наигранная крутость! Мужчина должен защищать женщину. Всегда и везде, ясно? Так и скажи – не мужчина, не смогу защитить тебя.
Я помолчал.
– Мужчина. Но – да, не уверен, что смогу защитить. Если настоящий мужик тот, кто свою даму сознательно тащит под пули и оставляет где ни попадя – тогда я согласен быть не настоящим.
Алька откинула волосы с лица.
– Уходи. Уходи, ладно? Давай расстанемся по-хорошему и не будем продолжать эту истерику.
– О’кей, я уйду. Как скажешь. Извини.
Сделал два шага, остановился на пороге:
– Я позвоню.
– Звони.
– И потом загляну.
– Заглядывай. Если будет к кому. Я спать хочу.
Алиана демонстративно зевнула и взяла в руки цепочку. Серебристый металл скользнул между пальчиками с длинными ногтями, покрытыми черным лаком.
– Пока.
– Прощай, Змей. Харьков большой, надеюсь, не свидимся.
Дверь захлопнулась. Я вздохнул. Не так все получилось, как хотел. Чертовски жаль.
Я спустился на один марш.
Уж лучше так. Пусть она на меня дуется, обзывает как угодно. Пусть. Главное – она сможет это делать. Живым вообще хорошо – они все могут.
Дверь подъезда открыта. В прямоугольнике видно летнее искристо-синее небо и кусочек пыльного газона. Пятиэтажка щурится окнами на восход. Воздух пока не пропитан солнечными лучами и не напоен жарой. Дышать легко, несмотря на тяжесть в сердце. Где-то в соседнем дворе шуршит метла. «Месье, вы сбиваете с ритма весь Париж!» Все, Змей, камертон теперь настроен по-другому.
Я прошелся вдоль дома и завернул за угол. Придремавшая на утреннем солнышке Дэйзи открыла один глаз, оглядела меня и вынесла приговор:
– Не удалось.
– Угу.
Я присел на «Кавасаки». Лера бросила мне пачку сигарет. Закурил. Сказал:
– Я пытался.
– Верю.
Она открыла второй глаз, потянулась так, что будь здесь кошки – мигом бы приняли ее за конкурентку.
– Не