Мы с Афиной садимся на холодные сиденья. И аккуратно закрываем двери.
Мы едем.
Дешёвый пластик покрыт пылью.
Тропический аромат приобретает новые оттенки неприятного.
Я делаю глоток из бутылки и подавляю громкую отрыжку.
Афина смотрит на меня и делает «воздушный поцелуй».
Дура.
7. Первый
Афина трогает моё пианино. Она трогает мои черновики. Она трогает мои ручки и блокноты. Она включает мой проектор и выбирает на нём фильмы. Она бесцеремонно надевает мою рубашку и делает вид, что имеет на всё это право.
Я говорю ей сварить кофе.
И под шум кофеварки она орёт:
– Над чем ты сейчас работаешь?
Я делаю вид, что не слышу.
Не твоё дело, над чем я сейчас работаю. Это моя работа и ты мне мешаешь.
Засунь ей кляп в рот и перебей ноги, в таком случае, умник.
– …ты слышишь?
Я беру из её рук кофе и говорю, что мне надо работать. Она соглашается и ничего не происходит. Я спрашиваю, есть ли у неё идеи? Какие-нибудь гадости? Мерзкие подробности? Что-нибудь из области психологических давлений и отклонений? Извращения?
Я сажусь за компьютер и открываю новый документ.
Абсолютно пустой. Девственно чистый, притягательный. На нём сейчас – миллиард миров, миллиард ситуаций и героев в этих ситуациях. Их тянет поговорить. И темы их от глобального нытья о жизни, до низкой ругани за скидку на трусы.
Ну?
Я сморю на свою нимфу: она лежит на животе, в одной рубашке, болтает босыми ногами и молчит. У неё нет историй.
У меня нет историй.
Белый лист остаётся белым листом.
– Ты помнишь, как мы впервые встретились? – вдруг спрашивает Афина.
– Да, – отвечаю я.
Она обнимает меня так, будто мы давно знакомы.
Её грубый голос в разы лучше, чем по телефону. Она вся в разы лучше, чем на фото и чем я себе представлял.
Мы идем по узким тропинкам парка. Мы бредём быстрым шагом, мило беседуем и несмело подшучиваем. Она в больших белых кроссовках. Она одета компактно, стильно.
Мы сидим на лавочке, не касаясь друг друга. Её пышные волосы приятно пахнут. Меня охватывает дрожь, как какого-нибудь придурковатого девственника.
До нас доносятся рупорные переговоры железнодорожной станции – они здесь звучат постоянно, с интервалом в десять-пятнадцать минут. Солнце клонится к закату, освещая розовым типовые уродливые здания. Взбитый асфальт пешеходных дорожек зарастает травой. Шумные деревья из последних сил стараются сбросить жёлтые листья. Недовольные лица проходящих мимо людей фиксируются в моей памяти на годы.
Этот старый город – перевалочная станция.
Мы говорим и нас тянет друг к другу, но никто из нас не движется. Мы сидим на лавочке, не смея коснуться друг друга.
Я предлагаю отвезти её до дома.
Мы садимся в машину, но никуда