Выпрямившись после почтительного поклона, д’Артаньян украдкой принялся рассматривать королеву, которую видел впервые. Что ж, герцог Бекингэм, даром что англичанин, отличался тонким вкусом…
Это была очаровательная молодая женщина лет двадцати шести, с изумрудными глазами и белокурыми волосами каштанового оттенка, белоснежной кожей и ярко-алыми губами – нижняя чуточку оттопырена, как у всех отпрысков австрийского королевского дома. Говорили, что именно нижняя губка придает улыбке королевы особенное очарование, – но сейчас Анна Австрийская не в силах была скрыть самое дурное настроение и даже злость. О причинах этого не было нужды гадать – гасконец понимал, что сам в этот момент был живой причиной, ожившим напоминанием о провале заговора. Как и кардинал Ришелье, стоявший с восхитительно невозмутимым лицом, выражавшим лишь преданность и почтительность как перед королем, так и августейшей испанкой. судя по всему, королева уже успела свыкнуться с мыслью, что вот-вот станет единоличной правительницей страны, избавленной от всякой опеки, неважно, мужа или первого министра, – и крушение надежд вряд ли сопровождалось добрыми чувствами к виновникам этого внезапного краха…
«Будь ее воля – растерзала бы, гарпия, – подумал д’Артаньян. – Но все же, все же… Какая женщина! Грешно оставлять такую в самом пошлом целомудрии, ничего удивительного, что роль утешителей берут на себя то английский фертик, то Мари де Шеврез…»
Здесь же присутствовал и Гастон Анжуйский, выглядевший невозмутимым и даже беспечным, но в глубине его глаз таилось нечто, от чего у встретившегося с ними взглядом гасконца невольно пробежал холодок по спине. «если этот молодчик когда-нибудь станет королем, мне конец, – трезво, холодно подумал д’Артаньян. – Пережитого унижения он ни за что не забудет и не простит. Ничего, будем надеяться, что божьей волей – или трудами какого-нибудь смертного – у Людовика все же появится законный наследник. А в случае чего… Уж я-то знаю, как попасть из Беарна в Испанию, что до Англии, то она и вовсе под боком…»
– Рад вас видеть, шевалье д’Артаньян, – сказал король вяло. – Вы, как мне говорили, от дуэльного шалопайства наконец-то перешли к серьезной службе короне…
– Заслуги шевалье д’Артаньяна поистине неоценимы, – сказал кардинал. – Кто знает, как могли бы обернуться события, не окажись он в самом центре заговора и не действуй с величайшей сметливостью и хладнокровием во благо вашего величества…
– Да, я понимаю, – сказал король тем же невыразительным, сонным голосом. – я понимаю, господин кардинал. Провидению для того и угодно было возвести меня на мое нынешнее место, чтобы я мог с полуслова отличать государственной важности дела от… от всех прочих. А здесь речь, без сомнения, идет о важнейшем государственном деле. Примите мою благодарность, шевалье д’Артаньян, вы оказали своему королю неоценимую