Так подвигалась печальная процессия к далекому кладбищу.
Улицы были исковыряны. Люди со скотскими лицами одни укладывали камни, другие посыпали их песком, третьи прибивали их трамбовками.
В стороне лежало рванье в куче: здесь были и бараньи полушубки, и шапки, и краюхи хлеба, и неизменно спящий, желтый пес.
А там, где вчера сидел зловонный нищий и показывал равнодушным прохожим свою искусственную язву, – варили асфальт.
Шел чад. Асфальтовщики по целым минутам висели на железных стержнях, перемешивая черную кашу в чанах.
Потом выливали черную кашу на тротуар, посыпали песком и оставляли на произвол, подвергая естественному охлаждению.
Усталые прохожие обегали это смрадное место, спеша неизвестно куда.
Читающий Критику чистого разума был сегодня в ударе.
Он нашел ошибки у Канта и построил на их основании оригинальную систему.
Он рылся в шкафах между философскими сочинениями, поднимая невыразимую пыль.
А с противоположной стороны окно Дормидонта Ивановича было закрыто, потому что сам Дормидонт Иванович сидел в Казенной Палате.
Он был столоначальник: его любили писаря.
Мечтательный демократ решительно не мог работать; вчера он написал письмо сказочной нимфе, а сегодня она должна была его получить.
Ему была заказана критика консервативного сочинения. Демократ по закону осыпал колкостями консервативного автора.
Но собственные мысли казались скучны, как собаки. Перо валилось из рук.
А прямо в лицо ему голубая чистота смеялась и шутила. Он мечтательно глядел в окно.
Что это он делал?
Синеглазая нимфа получила письмо от мечтателя. Она была в смутном волнении.
Весь день глядела презрительно на доброго кентавра, доставляя ему неприятности.
Оправлял кентавр свои воротнички и покрикивал на лакеев.
Это был добрый кентавр. Его угнетали неприятности.
Прение он фыркал и нырял среди волн, а теперь было совсем, совсем не то.
Аристократический старичок давал вечер. По пятницам у его подъезда стояли экипажи.
У него появились и ученые, и дипломаты, и люди самого высшего общества.
Это был добрый старичок и не чуждался направлений.
Консерваторы, либералы и марксисты одинаково любили аристократического старичка.
Сюда приходил даже великий писатель, пахарь и граф без всякой неприязни.
Всех трепал по плечу добрый старичок со звездою на груди и одинаково говорил: «Да, да, конечно…»
В изящной гостиной толстая супруга важного старичка уснащала гостей любезностями.
Были гости во фраках и белых галстуках: все они были мило развязны и невинно изящны; все они испускали из себя лучи света и, сияя, не подозревали об этом.
Все они, пройдя три стадии превращений, стали детьми: ни злых львов, ни косолапых верблюдов здесь нельзя было встретить. Это происходило не оттого, что их не любил всеблагий старичок.
Это происходило оттого, что грозные слуги