У меня никогда не было своей собственной семьи; пропитанного теплым светом дома и привычного аромата, что тянется из кухни по утрам, когда мама готовит завтрак. Я не помню наставлений отца, потому, что и отца у меня тоже не было. Выросла я в детском приюте, на окраине небольшого, скучного городка.
Изредка, меня проведывала какая-то дальняя родственница моей матери. Эта женщина появлялась внезапно, как призрак из неведомого мне, моего же, прошлого. Мы ни о чем не говорили. Просто потому, что я видела в глазах гостьи полное безразличие. Женщина приносила мне фрукты, печенье и конфеты. После её ухода я оставляла все это на столе, в нашей комнате, чтобы каждому доставалось понемногу от того гостинца. За оказанное мне внимание, я была ей признательна, но большего сказать не могу. Ведь всякий раз, при встрече с ней, я становилась на долю несчастней. Вот спросить бы её тогда, что она знает о моих родных? Но я так и не спросила. А, что если ответ окажется слишком откровенным, болезненным и не понравится мне? Я решила, что никогда не затрону тему моего одиночества… Тем самым, оставляя вероятность на оправдание для моих родителей.
Моя жизнь в приюте была похожа на лед. Что-то застыло в нем, этом куске, когда-то живой воды. Чувство постоянного холода было привычным делом. Чувство, что меня не хотели, во всех отношениях, тоже весьма мое. Ну, то есть, не хотели видеть на своем семейном празднике; не желали поставить мою фотографию в череду других на полке камина; не жаждали знать о моем здоровье ровным счетом ничего, даже если я болела. И так до бесконечности.
Раньше, будучи маленькой девочкой, я думала на эту тему по-другому. Мне казалось, что мою маму украли, потому, что она добрая и часто обнимает; потому, что она не скупится на ласковые слова и подарки. Я была уверена, что её украл другой злой ребенок. Я точно верила, что мама ищет путь ко мне, чтобы вернуться и наверстать упущенное. Эта глупая вера помогала мне до тех пор, пока её не сменило другое сильное чувство.
Как-то сидя на подоконнике в канун Рождества, я увидела, как спешат по улице, продуваемой холодным ветром, женщина и мальчик лет шести. Они несли в руках красивые подарочные сумки, бумажный конверт, весьма огромный, скорее всего полученный на почте и, что-то ещё. Проходя рядом с приютом, мальчишка дернул маму за руку и указал на меня. Мое окно было на втором этаже. Женщина подняла взгляд. Мне даже показалось в тот момент, что я не просто ребенок из приюта, а словно прокажённая, да ещё и уродина… Реакция женщины была самой наихудшей, какую только можно было вообразить… Они быстро пошли прочь, а мать мальчишки ещё раз все же обернулась, уже стоя на перекресте. Сделала она это тогда, явно не из жалости, а скорее из-за любопытства.
Спустя годы, перед каждым Рождеством я вижу ту картинку. Точнее, она сама возникала в памяти и никуда не исчезала. Я становилась все старше и делала вид, что не обращаю на подобные вещи внимания, но в ту рождественскую ночь я заливалась слезами. Соседка по комнате, моя единственная подруга, долго меня успокаивала, напоминая одну странную примету: «Год пройдет так, как ты его встретишь». И где только она наслушалась этой чепухи?
– Что если намылиться пеной, стоя в душе и петь какую-нибудь дурацкую песню? Что ты хочешь сказать, что я весь год не буду вылизать из ванной?» – Тогда сквозь слезы пробормотала я.
Клара, кстати, так звали мою соседку, не только по комнате, но и по кровати, вдруг захохотала. Мы ещё долго потом смеялись, до коликов в животе, и слезы выступали на глазах снова, но уже по другой причине. Даже сейчас вспоминать смешно, чего мы тогда нафантазировали!
Даже не желая того, я часто вспоминаю тех людей: мальчишку и его мать. Мне интересно, что с ними стало? Потому, что не все равно… Интересно, как сложились их судьбы? Надеюсь, хорошо. Я не испытывала к ним злости и ненависти тогда, не испытываю и теперь. И все же, как много раз, за эти мрачные десять лет, прожитых в приюте, я просила судьбу подарить мне встречу с ними. Зачем? Я хотела бы поменяться с теми людьми местами. Я бы хотела оказаться на улице, залитой рождественскими огнями, и спешить домой с мамой, а может быть, идти в гости к своей родной бабушке. И пусть она подарит мне на Рождество очередной, связанный ею шарфик, свитер с оленями на груди или шапку с рукавицами. Какая разница! Это ведь будет лучший подарок, который можно себе вообразить. Я приняла бы его, подарила в ответ свой, а потом, уселась бы рядом в обнимку с бабушкой. Просидела бы так ещё долго, просто слушая, как она тихо постукивает спицами; что-то напевает себе, словно мурлычет кошка над своими котятами. Наверно, я даже закрыла бы глаза и принялась вслушиваться в еще один тонкий звук, как неугомонный ветер, сорванец и задира, разыскивает щелочку в старой оконной раме и насвистывает свою зимнюю песенку…
Ради таких мгновений я была бы рада отдать все, что угодно. И мне было бы бесконечно важно, узнать мнение того, кто в волшебную рождественскую ночь оказался на моем месте, в приюте. Чтобы он рассказал мне об одиночестве, боли и холоде? Чтобы потом стал ценить в жизни, вернувшись на свое место? А самое главное: в следующий раз, проходя мимо окон приюта, смог бы этот человек, именно так цинично посмотреть на ребенка за окном