Дашка с сыроварни сделала аборт. Мебель покупают, гараж строят… не до дитенка.
Татьяна вечером отсыпает в сумки – отцу прянички, мамке коржики…
– Замуж бы тебя, – вздыхает мать, – да только где такого найдешь…
Татьяна смотрит в зеркало. Где найдешь-то, уродина?
А ведь нашелся. Нашелся, своими ножками в магазин притопал. Под пропотевшей тельняшкой в рыжих волосах грудь, на пальцах синее и неразборчивое.
– Поллитру, – сказал хрипло и поднял глаза.
Татьяна зарделась. Так на нее мужики еще не смотрели. Жадно, с обхватом, раздевая.
– Это ж Гришки брат, – вечером сказала мать. – Ты в десятом училась, а его посадили. Пил сильно, набуянил, подрался, кто-то кому-то по башке, а он сидеть… ну, вспомни! Валерка! Кеминовых сын!
Татьяна вспомнила. Ладного, высокого, с прищуром. А на следующий день присмотрелась жалостливо. Ну, пропадает же! Ему бы рубашечку – в магазине видела, серая, в мелкую клетку… Щетину долой, а на руку часы, тяжелые командирские… И был бы все тот же Валерка.
– Беленькой? – участливо спросила она. – А я…
И, засмущавшись, достала из-под прилавка нарезанное сало, белоснежное, с розовыми прожилками. И черный мягкий хлеб.
– Вот…
В сентябре играли свадьбу. Полными слез глазами смотрела Татьяна на желтые поля и родные деревенские домишки. Утиралась уголком фаты, прятала счастливое, алое от смущения лицо.
Зажили. Теперь Татьяна тащила домой не только прянички и коржики. Беленькую тащила, стыдясь. Без водки Валерка обзывал чумичкой и горевал о своей судьбе: кого в жены взял? В подпитии добрел, чмокал в губы и кричал:
– На море тебя, королеву! Отвезу, бля буду, отвезу!
А через год Татьяна родила дочку. Беременность еле ноги оттаскала. Огород, скотина, работа. Токсикоз. Кровотечения.
Но девочка родилась – тусклый худосочный человечек. Не дышала, не пищала – откачивали.
А Татьяна, любовно рассматривая крошечные пальчики и ножки, шептала:
– Настя-Настя, будь красавицей…
Настя росла тихим стебельком. Не ребенок – трагедия. От солнышка в обморок, от сна на спине – кровь из носа, под кожей на затылке шишка. Шишка блуждала по всему ее тельцу. То в горло уходила, то в ноги. Резать боялись – в девочке и так дух еле держался.
– Пьяное зачатие промаха не дает, – грубо сказала Татьяне Ольга Докторша. – Ты о чем думала?
Шишка уползла в глубь Насти. Не прощупать, не достать. Притаилась там где-то внутри, спряталась. Врачи покачали головами – резать. Искать. Спасать.
И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…
Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.
– Настя, значит… – Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными