Мир подростков в Чечне невероятно сужен – все крутится вокруг рода и семьи и семейных отношений, потому что только это дает хоть какую-то защиту: «Мы были беженцами в Гойтаре. У нас во дворе жили три семьи: бабушка, тетя и двоюродный брат, дядя, его жена, два сына и две дочери; и наша семья – папа, мама, я, три сестры и брат. В это утро каждый из нас как будто предчувствовал несчастье, каждый был необыкновенно близок друг к другу».
И хотя много было написано о том, что война в Чечне разрушила тейповые и родовые структуры, но в наших работах авторы постоянно апеллируют к истории рода – и какой бы мифологизированной эта родовая память ни была – это также несомненный способ сохранения идентичности. Память рода и подчеркнутая, декларируемая любовь к родине с клятвами верности ей – этим полны работы. Но пафос, который иногда нам кажется несколько театральным, для этих подростков естественен и чрезвычайно важен.
В многократно рассказываемых нам семейных историях – потому что чеченские истории – это прежде всего семейные истории (и не только потому, что нет других источников и нет других архивов) – главный стержень конечно же – депортация 44-го года. И коллективизация, и затронувший Чечню 37-й год – все это меркнет перед трагедией выселения, проводившегося в Чечне очень жестоко. Символом этой памяти становятся зверски сожженные жители деревни Хайбах.
Сегодняшний опыт этих подростков приводит их к тому, что разрыв между поколениями – проблема извечная и, безусловно, присутствующая в сочинениях российских школьников – здесь существует лишь в той мере, в какой люди старших поколений все-таки еще помнят мирную жизнь и к этой памяти обращаются.
Более того, может быть, теперь, на фоне собственных реальных впечатлений, их собственной, пусть даже короткой памяти им стала ближе память их дедушек и бабушек, тоже в детстве переживших катастрофу – кошмар депортации 44-года. Эти «памяти» в некоторых работах так тесно сливаются, что иногда непонятно становится, от чьего имени идет речь. Воспоминания бабушек, дедушек (чаще, конечно, бабушек – это, кстати, объединяет их с российскими участниками конкурса: и здесь тоже очень часто носителем семейной памяти выступают именно бабушки) пишутся «как бы» от первого лица. И часто рассказ
о кошмаре депортации происходит в кошмаре бомбежек – в подвале. Важность того тяжелого опыта сегодня невероятно возрастает – дедушки и бабушки выжили тогда, значит, мы выживем и сейчас. Возрастает и вообще значение памяти (и как важнейшей ее части – сохранение обычаев и языка). Что еще можно успеть взять с собой во время депортации (этот сюжет повторяется в наших работах десятки раз), кроме наспех собранных узелков? В самом счастливом случае – это швейная машинка «Зингер» (этот предмет как символ и способ выживания