Как только мы вошли в монастырь, Сибил заметила пианино и шепотом спросила меня, можно ли ей поиграть. Оно стояло не в часовне, где лежал Лестат, а подальше, в другом помещении, длинном, пустом. Я ответил ей, что это не вполне прилично, что это может помешать Лестату. Мы же не знаем, что он думает, что чувствует, – быть может, ему плохо, быть может, он попал в ловушку собственных снов.
– Возможно, когда ты придешь, ты ненадолго останешься, – сказал Мариус. – Тебе понравится, как она играет на моем пианино. А потом мы поговорим, ты сможешь отдохнуть и пожить с нами, сколько захочешь.
Я не ответил.
– Мой дом – настоящий дворец по понятиям Нового Света, – сказал он с несколько насмешливой улыбкой. – Он очень близко. Там есть просторные сады, старые дубы, высокие окна. Ты же знаешь, как мне это нравится. Все в римском стиле. Двери, открытые навстречу весеннему дождю, а весенний дождь здесь чудесен как мечта.
– Да, я знаю, – прошептал я. – Он, наверное, и сейчас идет, да?
Я улыбнулся.
– Ну да, я весь вымок, – почти весело ответил он. – Приходи когда захочешь. Не сегодня так завтра...
– Нет, я приду сегодня. – Я совсем не хотел его обижать, нет, но Бенджи и Сибил уже достаточно насмотрелись на белолицых монстров и наслушались их бархатных голосов. Пора уходить.
Я посмотрел на него довольно-таки смело и даже получил от этого удовольствие, преодолев проклятие застенчивости, наложенное на нас современным миром. В старину, в Венеции, он одевался пышно, как тогда было принято, всегда украшал себя роскошью – зеркало моды, говоря прежним изящным языком. Когда он вечером в мягком фиолетовом полумраке пересекал площадь Сан-Марко, все на него оборачивались. Красное было его неотъемлемой частью, красный бархат – развевающийся плащ, великолепный расшитый камзол, а под ним – туника из золотого шелка, очень популярный в то время наряд.
У него были волосы молодого Лоренцо Медичи, прямо с фрески.
– Господин, я люблю тебя, но сейчас я должен остаться один, – сказал я. – Ведь я вам сейчас не нужен, сударь? Зачем? И всегда был не нужен. – Я мгновенно пожалел об этом. Дерзким был не тон, а слова. Так как наши мысли разделяла близость крови, я боялся, что он меня неправильно понял.
– Херувим, мне тебя не хватает, – всепрощающим тоном сказал он. – Но я могу подождать. Кажется, не так давно, когда мы были вместе, я уже говорил тебе эти слова, теперь я их повторяю.
Я не мог заставить себя сказать ему, что мне пришло время общаться со смертными, объяснить, как я стремлюсь просто проболтать всю ночь с маленьким Бенджи – он настоящий мудрец – или послушать, как моя любимая Сибил снова и снова играет сонату. Казалось бессмысленным вдаваться в дальнейшие объяснения. И меня опять охватила печаль, тяжелая, явственная, из-за того, что я пришел в этот одинокий пустой монастырь,