– Запись пойдёт моноблоком. С твоим диском хватит часов на десять. За это время я точно проснусь. Или не проснусь. Смешно, да?..
У меня в горле ком размером с баскетбольный мяч. И тут я замечаю деталь, совершенно неуместную в этом хирургически чистом будуаре. Разум, ища спасения, цепляется за неё.
– Косточка. От персика.
Обычная такая косточка. Лежит едва не по центру стола.
– Это память о лете. О том, что я хорошо провела это лето, ела фрукты. Знаешь, Миш, – она на секунду приоткрывает подёрнутые поволокой глаза, – если бы не ты, у меня было бы очень скучное лето.
Она прижимает к уху трубку сенсофона. Спустя секунду индикатор мигает зелёным – запись началась.
Аля спит. Чёрные волосы разлетелись по подушке. Капельки пота исчезают под влажным полотенцем: я охраняю сон Алины и ненавижу его.
В ванной я нахожу аптечку. Фенозепам, одна пачка открыта, вторая совсем полная. Хорошая доза. Мне хватит.
Возвращаюсь в комнату и не сразу понимаю, что изменилось. Уголок одеяла отогнут. Алина шевелит пальцами. Таблетки падают из рук и разлетаются по полу.
Веру пришлось уговаривать. Она боялась, что Толе станет хуже от этого нового слепка. Но когда я рассказал ей, как он был сделан, она поверила.
Толя очнулся спустя несколько минут после того, как прослушал слепок пробуждения. Вера, правда, так и не сказала, что прощает Алину, но мы всё равно считали, что всё кончилось хорошо. «Мы» – я и Алина. Мне нравится, как звучит это «мы».
Мы сидим в Алиной комнате. Она за компьютером, я – на кровати позади неё. Аля витает в своих цифровых облаках, всё больше переключаясь на меня.
– Я люблю тебя.
– А я знаю.
Алина посмотрела на меня снизу вверх, улыбаясь лисьей улыбкой.
– «Знаю»? И всё?
– Ты мне всё ещё должен кое-что. Не догадаешься – не буду тебя любить.
Это была серьёзная угроза. Я на всякий случай покрепче сжал её ладонь и задумался. А, точно.
– Загадка.
– Молодец, человек Матвей!
– Не люблю это имя.
Она показывает язык. Я порываюсь поцеловать её, но она отстраняется. Поразмыслив, отвечаю:
– Есть чёрный цвет, который на время. Это не страшно. Это как закрыть глаза, а потом открыть.
– Ну?
– А есть чёрный цвет, который – как потеря мира. Когда больше ничего нет, вернее – нет ничего важного. И вот это – страшно по-настоящему.
– А что такое «весь мир»?
– Ты, Аля, – я беру в ладони её лицо и целую в уголок правого глаза. – Весь мой мир – это ты.
– Маленький у тебя мир, – улыбается она.
– Самый лучший мир на свете.
Она тянется к карману и достаёт сенсофон.
– Ты чего, Аль?
– Счастье. Я хочу его сохранить.
Прикладывает аппарат к уху и тянется ко мне. Её губы пахнут персиками.
Ярослав Веров
Почти как люди
(из цикла «Ключ