Три толстяка. Юрий Олеша

походили на шары, наполненные ослепительным кипящим молоком. Вокруг фонарей сыпалась, пела и гибла мошкара. Он ехал по набережным, вдоль каменных оград. Там бронзовые львы держали в лапах щиты и высовывали длинные языки. Внизу медленно и густо шла вода, черная и блестящая, как смола. Город опрокидывался в воду, тонул, уплывал и не мог уплыть, только растворялся нежными золотистыми пятнами. Он ехал мостами, изогнутыми в виде арок. Снизу или с другого берега они казались кошками, выгибающими перед прыжком железные спины. Здесь, у въезда, на каждом мосту располагалась охрана. Солдаты сидели на барабанах, курили трубки, играли в карты и зевали на звезды.

      Доктор ехал, смотрел и слушал.

      С улицы, из домов, из раскрытых окон кабачков, из-за оград увеселительных садов неслись отдельные слова песенки:

      Попал Просперо в меткий

      Смирительный ошейник, —

      Сидит в железной клетке

      Ретивый оружейник.

      Подвыпивший франт подхватил этот куплет. У франта умерла тетка, имевшая очень много денег, еще больше веснушек и не имевшая ни одного родственника. Франт получил в наследство все теткины деньги. Поэтому он был, конечно, недоволен тем, что народ поднимается против власти богачей.

      В зверинце шло большое представление. На деревянной сцене три толстых косматых обезьяны изображали Трех Толстяков. Фокстерьер играл на мандолине. Клоун в малиновом костюме, с золотым солнцем на спине и с золотой луной на животе, в такт музыке декламировал стихи:

      Как три пшеничные мешка,

      Три развалились Толстяка!

      У них важнее нет забот,

      Как только вырастить живот!

      Эй, берегитесь, Толстяки:

      Пришли последние деньки!

      – Пришли последние деньки! – закричали со всех сторон бородатые попугаи.

      Шум поднялся невероятный. Звери в разных клетках начали лаять, рычать, щелкать, свистать.

      Обезьяны заметались по сцене. Нельзя было понять, где у них руки, где ноги. Они спрыгнули в публику и бросились удирать. В публике тоже произошел скандал. Особенно шумели те, кто был потолще. Толстяки с раскрасневшимися щеками, трясясь от злости, швыряли в клоуна шляпы и бинокли. Толстая дама замахнулась зонтиком и, зацепив толстую соседку, сорвала с нее шляпу.

      – Ах, ах, ах! – закудахтала соседка и воздела руки, потому что вместе с шляпой слетел и парик.

      Обезьяна, удирая, хлопнула по лысой голове дамы ладонью. Соседка упала в обморок.

      – Ха-ха-ха!

      – Ха-ха-ха! – заливалась другая часть публики, потоньше на вид и похуже одетая. – Браво! Браво! Ату их! Долой Трех Толстяков! Да здравствует Просперо! Да здравствует Тибул! Да здравствует народ!

      В это время раздался чей-то очень громкий крик:

      – Пожар! Город горит…

      Люди, давя друг друга и опрокидывая скамейки, побежали к выходам. Сторожа ловили разбежавшихся обезьян.

      Возница, который вез доктора, повернулся и сказал, указывая впереди себя кнутом:

      – Гвардейцы сжигают кварталы рабочих. Они хотят найти гимнаста Тибула…

      Над