Мы обитали в поселке, который назывался Демо.
Сорок одинаковых серых строений, вытянутых рядами, как погребальные камни на кладбище.
Отец назвал его Дурдемо.
В шестидесятые годы на месте Демо было поле пшеницы.
В начале семидесятых жилое строительство, словно плесень, разрослось на нем с катастрофической скоростью: буквально за полгода. Это был пилотный проект, на пике тогдашней модной технологии сборных конструкций.
Демо. Демонстрация уж не знаю чего. В те времена люди, построившие эти дома, хотели что-то доказать. Может быть, тогда эти сооружения впечатляли. Но сейчас, двадцать лет спустя, от них осталось одно уродство. Красота, если она и была, смылась дождями. Поселок состоял из одной улицы, которая шла квадратом – дома стояли внутри квадрата и вне его. А вокруг раскинулся лес Повешенных детей.
Наш дом стоял вне квадрата. Он выглядел немного лучше других, поскольку архитектор проектировал его для себя. Но он уже давно не жил здесь. Дом был побольше, чем остальные, и посветлее: с высокими застекленными эркерами. И еще в нем был подвал. В целом он имел довольно дурацкий вид, скажем прямо, но подвал оказался нужной штукой.
Благодаря ему подземные воды не поднимались до уровня стен и те не начинали гнить. Остальные дома в Демо пахли залежавшимся полотенцем, забытым в мешке с принадлежностями для бассейна.
У нас не воняло, но зато в доме жили трупы животных. Я иногда задумывалась: а не лучше ли дом, в котором воняет?
Сад у нас тоже был побольше, чем у других. На газоне имелся даже надувной бассейн. Он напоминал тучную даму, заснувшую на солнцепеке. Зимой отец сдувал его, и на лужайке оставался круг коричневой травы.
А в глубине сада, прямо перед лесом, был загон, где держали козочек. На склоне, покрытом вьющимся розмарином.
Козочек было три: Бисквитка, Жозетка и Мускатка. Но скоро их должно было стать пять: Мускатка была беременна.
Мать привела козла для спаривания, это была целая история – из-за отца. Иногда мать способна на удивительные вещи. Когда речь заходила о ее козах, в ее нутре зарождалось некое подобие материнского инстинкта, позволяющее противостоять отцу.
Когда это происходило, на его лице появлялось выражение учителя, которого превзошел ученик. Он застывал с открытым ртом, тщетно пытаясь найти, что сказать в ответ.
Он знал, что каждая секунда промедления неуклонно разрушает его авторитет, как шар-баба разбивает дом, зараженный домовым грибком. Его раскрытый рот слегка кривился, и он издавал глухое рычание, словно разозленный фокстерьер. И мать понимала, что победила.
Она знала, что позже за это заплатит, но эта победа была важна для нее. При этом внешне мать не испытывала торжества; как ни в чем не бывало она возвращалась к своей обычной амебной деятельности.
Так вот, Мускатка понесла, и мы с Жилем возбужденно ждали наступления отела. Караулили малейшие признаки скорых родов.
Он смеялся, выслушивая мои