Редкая обыкновенность. Александр Сергеевич Глухов

«зеков». На восточный холм взбиралась легкими зигзагами, напоминающими «затухающие колебания» Перспективная, которая в вертикальном разрезе походила на синусоиду. На улицах Самсоновой и Садовой луж, увы сыскать было невозможно, на Парковой прозябала одна и та мелкая, зато уж перспективная имела блестящий набор на любой, самый привередливый мальчишеский вкус. С весны до поздней осени детвора насыпала плотины, копала канавы, пускала ручейки, строила кораблики с парусами и без. Лужи благодаря детским усилиям сообщались между собой системами протоков и благодаря наращенным бортам никогда не иссякали, что приводило в постоянное недовольство взрослое население, а водителей в ругательную ярость. Как сейчас помню, что никакими окриками и угрозами невозможно было оттащить увлекшихся пацанят от любимого занятия. Все мокрые и перепачканные, носились как угорелые со стащенными из дома лопатами, не отзываясь на призывные крики родителей и лишь Виталик, едва заслышав голос матери, – Лидии Петровны, мчался сломя голову домой…

      Валерий Брумель установил тогда феноменальный мировой рекорд в прыжках в высоту – 228 см. Ребята постарше, в подражание ему стали устраивать между футбольными матчами (почти ежедневными) соревнования по прыжкам в длину и высоту. Восьмиклассник Вовка Афонин улетел аж на 5 м 56 см, а в прыжках в высоту некоторые одолели 145 и 150 см, не такой ужплохой результат для 14-15-ти летних…

      А в недалеком селе Раменки закрыли церковь. Повсюду полушепотом рассказывали страсти о тамошнем попе, что он якобы, шпион и держал на колокольне передатчик (полная чушь, конечно) …Каждая семья в Колычеве имела, как говорилось, «своего дурака». Так назывались неглупые и работящие больные интерната, которые ежедневно ходили строго к определенным хозяевам, выполнять различную работу по дому, или около него. В моей семье таких было даже двое.

      Володя – молодой мужик лет 25-26-ти, колол и пилил дрова, копал землю, носил вязанки сена и пропивал свою пенсию с моим отцом. Среднего роста, блондин, мускулистый и сильный, симпатичной внешности, без признаков умственной отсталости на лице, но, далеко не умный, он в лепешку расшибался за то, что его запросто принимали и три раза в год сажали за праздничный стол – на Пасху, Троицу, и «октябрьскую» (7 ноября). Второй, старый дед Иван Лисицин. Я не знаю и, скорее всего никогда уж не узнаю его настоящей биографии. Из его слов выходило, что он -тульский промышленник, чуть ли не миллионер. Мне теперь не вспомнить массы деталей, из его рассказов. Отчетливо остался в моей памяти один эпизод. Дед, позанимавшись со мной (еще не школьником) шахматами и французским языком надолго задумался и заплакал. Понятно, мне, пяти-шестилетнему несмышленышу показалось это странным. На удивленный вопрос: «Дед, ты почему плачешь?»,

      Старый Иван, промокнув слезы носовым платком, горько промолвил глуховатым голосом: «Умру я, ничему тебя научить не успею». Тогда и я по детской глупости заревел: «Я тоже умру-у-у!» Дед успокоился, взял себя в руки и долго меня утешал…

      А