– Ладно, – тяжело вздохнул Чекалов. – Давайте в автобус…
Негустая кучка пришедших на похороны – с десяток бывших сотрудников бывшего НИИ – потянулась к стоявшему неподалеку автобусу, совмещавшему функции катафалка и транспорта для провожающих в последний путь. Уже на ступеньках Алексей оглянулся. Могила выделялась среди прочих равных, слегка припорошенных снегом темным грязным пятном, на краю которого торчал стандартный железный памятник с нержавеющей звездой наверху.
Прощай, Володька.
Поминки были заказаны в маленьком кафе, судя по виду, готовившемуся к ремонту. Володькины родители и чета Чекаловых расположились за одним столиком. Все-таки есть некоторый прогресс в налаживании рыночной экономики, подумал Алексей, наблюдая, как официантки споро расставляют тарелки и бутылки с водкой. Когда хоронили маму, ему с отцом – Юли с ним тогда еще не было – пришлось здорово побегать, поскольку уже вовсю шла перестройка вкупе с ускорением, и работницы общепита не желали шевелить даже пальцами. И смотрели на всевозможных убогих, корчащих из себя клиентов, как королевы, поскольку имели возможность ежедневно воровать провизию, в отличие от всяких недоумков-ученых, тщетно пытающихся отоварить талоны на колбасу… Сейчас бывшие королевы были в том же положении, что и ученые недоумки – очевидно, буржуй-частник, новый хозяин харчевни вместо положенной зарплаты милостиво разрешает им вылизывать тарелки, не более того.
– Помянем, – просто сказал Володькин отец, поднимая стопку.
Выпили не чокаясь, молча. Пили все по-разному. Сергей Михайлович просто опрокинул в себя стопку, медленно зажевал крепкими челюстями. Вера Николаевна едва пригубила дрожащими губами и вновь бессильно уронила руку на стол. Юля, не чинясь, выпила до дна, взяла закуску… И вновь Алексея посетило странное чувство раздвоения. Тот Чекалов, что сидел за столом, молча выцедил горькую жидкость, проглотил кусок блина… Второй же, невидимый посторонним Чекалов, стоявший рядом, был трезв как стекло, холоден и прозрачен.
– Да… Грешно так говорить, наверное, но Борис счастливей оказался, – дядя Сережа налил по второй. – Умер, веря, что все у сына будет хорошо. При такой-то жене не диво… Вовремя надо умирать, вот что. Мы бы с тобой, старая, месяц назад кувыркнулись… в бане бы угорели, к примеру… так и не увидали всего этого, не пережили бы…
– Верно, дядя Сережа, грех, – Юля смотрела без улыбки. – Кувыркнуться в этой жизни большого ума не надо. А остальным за ушедшего жить придется. Тем, кому не все равно дело ушедшего. Как в той песне – «за себя и за того парня».
Юля выпила вторую, и снова до дна.
– Так что поживите еще, дядь Сережа, и вы, теть Вера, не бросайте. Ни мужа… ни нас с Алешкой.
– Умна ты, Юлия Семеновна, как черт умна… – Сергей Михайлович мотнул головой. – Нет, не как черт, плохо сказал… Наверное, ангел ты…
Он выпил, двигая кадыком.
– А комнату Володину мы на вас с Лешкой перепишем. Вам жить…
–