Марина кивнула, принимая к сведению. Энроф так Энроф, но можно и Плотный мир. А также нулевой, он же основной уровень. Понятно, как теорема Ферма, она же Пифагора…
Мальчик снова прыснул смехом, в глазах плясали озорные искорки, и опять Марина не удержалась – улыбнулась в ответ. Если суровое лицо Йоргена улыбка красила необычайно, то и без того очаровательная мордашка Агиэля в данном случае могла вызвать у любой нормальной женщины – если она не совсем уже конченная стерва, начисто лишённая материнских инстинктов – острое желание обнять, прижать к сердцу и расцеловать… Мне хорошо с ними, вдруг осознала она. Мне с ними хорошо и спокойно – впервые с того страшного дня… И всё у нас получится.
Они улыбались ей, мальчик и мужчина. И она улыбалась в ответ.
– Ты нам тоже понравилась, Марина, – ладонь Йоргена накрыла её собственную. – Элора не ошибается в выборе. И ты права – всё у нас должно получиться.
Железный короб источал холод, проникавший, казалось, до самых печёнок. Потолок ячейки был покрыт тонким слоем ржавчины, однако стенки в нижней части и пол отполированы до блеска телами узников. Сколько их было здесь до него? И куда вообще деваются из этого клоповника души, по идее бессмертные? То, что они не пребывают здесь вечно, Алексею было ясно с самого начала – иначе адскому предприятию не требовалось бы пополнение…
– Лёха… – прозвучал совсем рядом громкий шёпот. Горчаков оглядел своё узилище и обнаружил, что звук исходит из щели, образовавшейся на стыке кое-как приваренных друг к другу листов. Удивляться не приходилось – за всё время пребывания здесь бывший сержант привык, что окружающие вещи сработаны не то что без любви и старания, но откровенно «для врага», как называют такую работу русские люди.
– Слушаю, – приблизив губы к той же щели, еле слышно произнёс Алексей. Он заметно волновался – как-никак, а это был первый человеческий разговор, с того самого момента, как Горчаков оказался в этом вертепе.
– Ты вот что… Прежде всего, надо не уснуть, как свет погаснет… Повторяй за мной и запоминай… Наизусть запоминай, и всё время шепчи, покуда сон не одолеешь…
Голос в щели был тороплив и жарок. Алексей старательно повторял за ним слова заклинания-молитвы, стараясь намертво впечатать в память – неизвестно, удастся ли ещё поговорить и когда… Принудительный сон, как и принудительный труд, был ещё одним здешним проклятьем. Как только багровое небо, похожее на сырое мясо, чернело, все разом погружались в холодное небытие, точно под наркозом, чтобы утром так же одновременно проснуться и начать новый бессмысленный трудовой день.
«Наркоз» был уже тут как тут. Вязкая холодная темнота наваливалась, гася сознание. Алексей шептал и шептал слова молитвы… и всё погрузилось во мрак…
– … Вот так примерно обстоит дело в этом лучшем из ми