Рыцарь довольно скоро понял, что безликий шелестящий голос, возникающий в его голове, судьёй не является – скорее секретарь суда, доводящий до судебного пристава суть Приговора, да разъясняющий порядок исполнения.
Да, Голос был безлик, но не бесстрастен. И чем дальше, тем более не бесстрастен. Голос вёл его, предупреждал об опасностях, подсказывал, где и как раздобыть деньги – ведь рыцарю надо было как-то жить, что-то есть и пить, где-то спать. Пару раз Голос даже подсказал, где лежит клад.
Когда это случилось, вся прошлая жизнь отслоилась и отпала от Первея, как шелуха, и как-то само собой вышло так, что Голос постепенно из исполнительного секретаря суда стал его единственным собеседником, сейчас уже даже можно сказать – бесплотным другом. Голос знал его куда лучше покойной матушки, лучше него самого – он видел Первея насквозь. И при этом не осуждал его, не кормил нотациями и моралью. Голос принимал его таким, как есть, прямо заявив, что судить – не его дело. И так же прямо и откровенно Голос разъяснил Первею, за что ему выпала такая участь. И нечего было возразить.
Рыцарь вздохнул. Кто-то же должен делать грязную работу, и этот кто-то – он. Он это заслужил, и не вправе клянчить о снисхождении. Когда-нибудь, он надеялся, ему изменят его собственный Приговор, но когда… Ладно. Надо работать.
– Пани Эльжбета, помните ли вы Одарку, что приходила к вам прошлой весной?
Пани Эльжбета вздрогнула, подняв глаза и впившись в Первея взглядом.
– Кто… Кто ты есть?
Первей чуть улыбнулся, и женщина сжалась. Пёс снова глухо зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Первей поморщился – уж собака-то была тут совершенно ни при чём. Он привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу пробегает такая знакомая волна дрожи, и затем вроде как холодок… Всё.
Пёс лежал на боку, вывалив язык и закрыв глаза, и только лёгкое вздымание густой шерсти на боку свидетельствовало, что животное живо – просто спит.
Колдунья откинулась, глаза её расширились.
– Ты кто? – а руки-то как трясутся, тонкие длинные пальцы вцепились в край стола так, что ногти посинели…
Первей снова чуть улыбнулся, устало и сожалеющее.
– Кто я? Исполнитель.
Пани Эльжбета вскочила, сделала неловкое движение к двери и упала. Первей тоже встал, обошёл стол кругом, осторожно помог молодой женщине подняться.
– Не надо, пани. Убежать вам не удастся, уверяю.
– Ты не из святой инквизиции, и ты не из суда, нет… Кто ты?
Первей снова чуть улыбнулся, печально.
– Я же сказал.
Женщина облизала губы.
– Я не виновата. Я не виновата ни в чём!
– Виновата, пани Эльжбета.
– Одарка была дура, если бы я знала, что она такая дура…
– Да, это отчасти правда, несчастная не страдала избытком ума. А Кристина Пивень?
Колдунья тяжело