– Здравствуйте, – прилично говорю, – Клавдия Ивановна! Очень погода нынче чтой-то прелестная…
Усмехнётся она вбочок, губки подкрашенные подберёт:
– Что-й-то ты, Дунюшка, погоду примечать стала… это, – говорит, – не к добру… Мы, – говорит, – люди, погоду не примечаем, пока у нас сердце не тронутое…
Вижу – чюдно она говорит, но догадки, конечно, не даю.
– У нас, – говорю, – какое же сердце?.. Маменька с папенькой нас про сердце не спрашивают…
– Али, – говорит, – спрашивать время пришло?
«Вон, – думаю, – куда сигаешь?» Враз поняла: про Андрюшку намёк даёт, но всё-таки свою линию веду:
– Наша, – говорю, – девичья судьба – что ягода в поле! Одного дня ей цветения… Вся, – говорю, – красота наша деревенская, у кого если она и есть, в один день изничтожается… Наша судьба горькая как полынь-трава, и выхода из судьбы нам нету…
– Что ж, – спрашивает, – так печально на свою жизнь взираешь в молодые годы? Всяк своей жизни кузнец. Всяк, – говорит, – устраивает её, как умеет! – а сама ни к чему на былинку смотрит, и вижу я: на глазу у ней слеза висит, – шутя платочком слезу ту отёрла ей.
«Кузнец-то, – думаю, – кузнец, да вот и ты плачешь! Не очень она легко – жизнь-то ковать, это тебе не подкова какая-нибудь»… Говорю тебе, девушка, откровенно, ужасно я в ту пору сообразительная была и про всякую мысль понимала, словно глазами её видела…
– Не подкова, говоришь? – тихо она это сказала, а потом засмеялась беспричинно и платочек бросила. – Пойдём на реку купаться! Будем, как две русалки, плавать!
Пришли мы в Чёртов Яр, разделась я, она и замечает:
– Очень у тебе тело красивое… много, – говорит, – я по своей практике телов вижу, и к такому печальному выводу пришла, что редко бывает у женщины