– Да я уж пробовала, – говорит жена. – Опять, что ли, ретранслятор отключили… Садись, не мучайся.
Виктор Борисович снова нажал на кнопку радиолы, та выскочила, треск смолк.
В соседней комнате телевизор – громоздкий фанерный «Рубин», но он сломался. Лампа, наверно, перегорела какая-нибудь. Сделали запись в журнале вызова мастеров, что висит в магазине, уже месяца два назад. Пока глухо, даже слухов нет, что собирается телемастер в их село. Да и собирается ли вообще… Информацию, как там, в большом мире, получают из районной газеты «Надежда». Приносят ее два раза в неделю, когда бывает почтовая машина из города, сразу по три номера…
На столе гречневая каша, сдобренная куриным кубиком «Магги», соленые огурцы, сметана, несколько вчерашних пирожков с луком, яйцами. Едят не спеша, основательно, чтоб подольше голод не отвлекал от дел, не мешал.
– Ты как с капустой-то думаешь? – подает голос Виктор Борисович. – Будешь солить? Я тогда воду из кадки солью. Ее так и так надо освободить, а то дождемся – лопнет ото льда.
– Собираюсь, конечно, собираюсь, – отвечает жена, – тянуть некуда. Как раз и день сегодня свободный.
Они на пенсии. Виктору Борисовичу Чащеву шестьдесят три, его жене пятьдесят девять. Оба родом орловские, познакомились в Орловском культпросветучилище; Чащев учился на отделении духовых инструментов по классу трубы, а Елена, его будущая супруга, на театральном.
В шестьдесят втором году, окончив училище, поженившись, уехали на тогда еще неокультуренную, необжитую целину. Родные с обеих сторон особо не отговаривали – с жильем было неважно, на отдельную квартиру в скором времени рассчитывать не приходилось, да и не принято было тогда отговаривать – сотни тысяч молодых людей срывались с мест и ехали строить свои города в Сибирь, на Север, в Забайкалье, на целину… За тридцать лет пожили и поработали Чащевы в Петропавловске, Целинограде, Кокчетаве. Виктор Борисович в оркестрах играл, руководил самодеятельным ансамблем, Домами культуры, клубами, жена его организовывала массовые мероприятия, праздники, вела театральные студии и кружки.
Декабрь девяносто первого застал их в Павлодаре, где они собирались, выйдя на пенсию, спокойно доживать свои дни. Но вдруг Казахстан сделался самостоятельным государством, с таможнями на границах, своей валютой, своим президентом. С юга покатились волны коренного народа, а русские потихоньку подались на север, в омские, челябинские, красноярские земли, на Алтай. Оставшиеся оптимистически поговаривали, что вот-вот северные области отделятся, потому что они почти, дескать, и не Казахстан, а скорее Россия; мужчины вступали в казачьи сотни, митинговали. Некоторых из них арестовывали, судили как заговорщиков-экстремистов, разжигателей розни.
Неуютно и тревожно, зыбко стало на новой родине (да нет, какой новой? – тридцать лет ведь здесь прожили), и в конце концов Чащевы решили перебраться в Россию. Сын и дочь уже давно там устроились, еще с институтов, – сын