Глава вторая. Депортация
Я вижу черноглазую и черноволосую девочку лет девяти – подняв голову, она смотрит на такую же черноглазую и черноволосую женщину. У обеих тёмные, загорелые лица с широкими скулами и носами. Девочка немного чумазая и растрёпанная – тоненькая прядь тёмных волос выбилась из косы, а женщина аккуратно причёсана, её волосы тоже заплетены и забраны в низкий пучок на шее.
– Мы тоже уедем, омма? – звонко спрашивает девочка.
– Да, Аня, мы тоже уедем, – отвечает женщина красивым грудным голосом.
Я вдруг замечаю, что они говорят по-корейски, но я их понимаю – будто смотрю фильм с субтитрами. И только некоторые знакомые слова улавливает моё ухо и оставляет без перевода. Например, я знаю, что «омма» означает на корейском «мама» и отчего-то слышу именно корейский вариант.
– Извините, – вежливо говорю я. – Вы не подскажете, где мы?
Но женщина и девочка не обращают на меня внимания.
Мы стоим на холме или невысокой горе – из тех, что у нас в Сибири называют сопками. Мать и дочь обе одеты в национальную одежду – на них блузки чжогори и юбки чхима из какой-то грубой ткани, когда-то белой, но после многочисленных стирок ставшей сероватой. На холме под невысокой раскидистой сосенкой стоят на некотором отдалении друг от друга большие камни, а рядом с ними, прямо на траве – мисочки из сушёной тыквы-горлянки. Одни наполнены какой-то мутноватой жидкостью, другие рыбой, третьи варёным рисом – паби, в четвёртых лежит что-то похожее на морскую капусту. «Как на кладбище», – думаю я за секунду до того, как понимаю: это и есть кладбище. Корейское кладбище на вершине холма, как в старину. Я замечаю, что юбки женщины и девочки запачканы ниже колен – видимо, они уже совершили поклоны своим предкам, похороненным здесь. Да, точно. Мать берёт дочку за руку, и они потихоньку начинают спускаться с холма.
– Подождите меня! – кричу я им.
Мне страшно оставаться на кладбище одной, хотя здесь вполне мирно и даже уютно. Солнце пригревает, птицы поют, покачиваются на ветру белые хризантемы – тишина и благодать. Но я не хочу здесь оставаться одна и бегу за Аней и её мамой. Я бегу, бегу со всех ног, но, как это часто бывает во сне, не могу сдвинуться с места. Мать и дочь уходят всё дальше и дальше и наконец совсем скрываются из виду. Я спотыкаюсь, падаю – и кубарем скатываюсь с холма. Это совсем не больно, но почему-то очень страшно. И всё время, что я качусь вниз, я слышу эхо их голосов: «Мы тоже уедем? – Мы тоже уедем. – Уедем?.. Уедем…»
Вдруг я оказываюсь в каком-то доме. За низким столиком обедает, сидя на полу, корейская семья: уже знакомые мне Аня с матерью, мужчина с добрым усталым лицом, девчушка лет шести и совсем маленький мальчик двух-трёх лет. Они едят кукси1 – вкусную корейскую лапшу с мясом,