мысль проституции, – «против которой все бессильны бороться», – бесспорно входит: «я принадлежу
всем»: т. е. то, что входит в мысль
писателя, оратора, адвоката; — чиновника «к услугам государства». Таким образом, с одной стороны, проституция есть «самое социальное явление», до известной степени прототип
социальности, – и даже можно сказать, что rei publicae natae sunt exfeminis publicis, «первые государства родились из инстинкта женщин проституировать»… По крайней мере, это не хуже того, что «Рим возвеличился от того, что поблизости текла река Тибр» (Моммсен) или «Москва – от географических особенностей Москвы-реки». А с другой стороны, ведь и
действительнов существо актера, писателя, адвоката, даже «патера, который
всех отпевает», – входит психология проститутки, т. е. этого и равнодушия ко «всем», и ласковости со «всеми». – Вам похороны или свадьбу? – спрашивает вошедшего поп, с равно спокойной, неопределенной улыбкой, готовой перейти в «поздравление» или «сожаление». Ученый, насколько он
публикуется, писатель, насколько он
печатается — суть, конечно, проституты. Профессора все-конечно и только prostitues pecheurs
[3]. Но отсюда не вытекает ли, что «с проституцией нельзя справиться»,
как и с государственностью, печатью, etc., etc!.. И с другой стороны, не вытекает ли: «им надо все простить» и… «надо их оставить». Проституцию, по-видимому, «такую понятную» на самом деле невозможно обнять умом по обширности мотивов и существа. Что она
народнее и метафизичнее, напр., «ординарной профессуры» – и говорить нечего… «Орд. профессура» – легкий воробышек, а проституция… черт ее знает, может быть, даже «вещая птица Гамаюн».
В сущности, вполне метафизично: «самое интимное – отдаю всем»… Черт знает что такое: можно и убить от негодования, а можно… и бесконечно задуматься. – «Как вам будет угодно», – говоря заглавием шекспировской пьесы.
(за нумизматикой).
* * * На цыпочках, с довольным лицом, подходил к нам Шварц или Шмидт, и проговорил с акцентом:
– Сегодня будут мозги.
Это в разрежение вечного «крылышка гуся», т. е. кости, обтянутой шероховатою кожею, которую мы обгладывали
без божества, без вдохновенья.
И смеялись мы за обедом с Константином Васильевичем (Вознесенским) этим «мозгам». Кухмистер радовался, что давал нам нечто элегантное.
Немцу– утешение, но нам, студентам, скорбь. Ну, мозги съели. Но раз у него я чуть не отравился куском говядины (в щах), очевидно – гнилым. Едва проглотил, со мной что-то необыкновенное сделалось: точно съел жабу. И весь день, чуть ли не два, был полуболен.
(в универс.).
* * * Какая ложная, притворная жизнь Р.; какая ложная, притворная, невыносимая вся его личность. А гений. Не говорю о боли: но как физически почти невыносимо видеть это сочетание гения и уродства.
Тяжело ли ему? Я не замечал. Он кажется вечно счастливым. Но как тяжко должно быть у него на душе.
Около него эта толстая красивая женщина, его поглотившая – как кит Иону: властолюбивая, честолюбивая и в то же время восторженно-слащавая. Оба они погружены в демократию
