Развалины будто кишели призраками. Всю ночь Тихону мерещились голоса. Он несколько раз просыпался, вслушивался и убеждался, что на самом деле никого рядом нет. Ведь не было ветра, ничто не скрипело. Возможно, то были слуховые галлюцинации, возникающие на грани сна, а минутное пробуждение спасало от них, впрочем, ненадолго. Тихон засыпал снова, но голоса проявляли настойчивость. Что-то бубнили, напевали. Казалось, заговори они нормальным языком, и можно будет понять, чего же хотят. Но желание Тихона оставалось без внимания. Какофония звуков, рождавшихся в его голове, не поддавалась расшифровке.
В промежутках между кошмарами ему снилось, что он у себя дома, в Иркутске. И что город, которого нет, – жив. И живы те, кого он так любил...
В очередной раз оказавшись на грани сна и яви, Тихон вспомнил, что на самом деле он в Зиме, лежит в сырых развалинах. Одинокий, никому не нужный человек. А ведь только что казалось, что этого мира не существует. И так хотелось вернуться. Но в сон, как и в реку, нельзя войти дважды.
«Отсюда до Полосы, а там и до Иркутска, рукой подать», – подумалось вдруг.
Пойти туда, а там будь что будет. Хотя бы и сдохнуть...
Почему бы и нет? Эта странная мысль, нелогичная для человека, который еще вчера был озабочен выживанием, несколько успокоила его, и он опять уснул.
Утром Тихона разбудил яркий свет, льющийся через разлом в стене. Но и после пробуждения он еще какое-то время лежал с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу. Холод отступил, а с ним и ночная безнадега. Несмотря на беспокойную ночь, он сумел выспаться. Тихон потянулся, чтобы размять затекшие мышцы, запрокинул голову и от души зевнул... да так и замер с раскрытым ртом, увидев перед собой череп. Вчера нашарив тряпье, он даже не заметил костей рядом. Чтобы лучше разглядеть останки бывшего обитателя этой дыры, Тихон полез за очками.
– Так это ты голосил всю ночь? – пробурчал он, отчетливо увидев распавшийся на отдельные кости скелет.
Отогревшиеся на солнце паучки испугались движений Тихона и спешно прятались в глубоких черных глазницах. Черепу было все равно. Он молча ухмылялся. Тихон ощерился в ответ.
– Хорошо тебе! Можешь улыбаться хоть целую вечность. И челюсть не заболит. А мне чего делать прикажешь?
Он снял очки, сунул их обратно в футляр.
Что же делать, пожалуй, надо выбираться из этого логова. Утро вечера мудренее – ну, вот оно тебе и утро!
Впрочем, был день. Судя по всему, в самом разгаре. Наручные часы, хотя и не отличались точностью, показывали двенадцать с четвертью.
При мысли, что в это время на «Берте» для команды готовили обед, у Тихона проснулся желудок, настойчиво требуя пить и жрать. Придвинув котомку, он пошарил внутри в поисках съестного. Перебирая вещи, наткнулся рукой на