– Растлением античного мира, – сказал я, – как будто бы правили благородные демоны Мильтона и Лермонтова; современным развратом правит отвратительный Мефистофель. В нравственном отношении, – прибавил я, – быть может, это и лучше, так как есть умы и сердца, которые, отвращаясь от грязи и цинизма, легко поддаются тонкому обаянию плотской эстетики. Но в отношении искусства – совсем иначе.
Вячеслав Петрович был в восторге от моего объяснения и спросил:
– Отчего вы об этом не напишете?
– Куда мне писать! – отвечал я. – Я мог бы писать в хорошей обстановке, я не хочу быть похожим на газетного скромного труженика… Это очень обидно. А тут денег нет никогда! (Я еще раз сознаюсь, что у меня тогда были большие и самые разнородные претензии.)
– Сколько вам теперь нужно? – спросил Нагибин, – скажите откровенно…
– Рублей двести, – отвечал я, – но вы мне столько раз уже давали; про вас говорят все, что вы скупы на все, кроме ваших этих редкостей…
– Вы тоже редкость! Я и еще вам дам; вы мне те заплатили, – сказал он любезно и пошел доставать из своего бюро деньги, которые я долго, очень долго потом не в силах был ему возвратить.
За эту вину мою Нагибин был одно время на меня основательно сердит; но это случилось гораздо позднее, а в те дни, которые последовали за моим неожиданным и столь удачным займом, Нагибин был доволен мною, а я совершенно счастлив.
Я оделся хорошо, так хорошо, что переход от «белых кителей» был уж слишком резок и бросался всем в глаза.
Товарищи шутили, но так мило и не зло, что их ласковые насмешки не только не оскорбляли меня, но даже усиливали мое удовольствие.
Первый секретарь посольства сообщил мне с улыбкой будто бы все иностранцы спрашивают:
– Кто этот молодой и элегантный консул, который давеча вышел из ворот русского посольства? Кто это? Кто это?
– Непременно консул. Отчего ж не секретарь посольства? – спросил я.
И прибавил:
– Вы верно не находите меня этого звания достойным? Какой-нибудь оттенок?..
– Мы, секретари, люди мирные, люди пера, – отвечал с улыбкой первый секретарь, – а у вас усики так припомажены и подкручены, что всякий примет вас за консула. Ex ungue leonem!.. Консула люди воинственные; они считают долгом все разносить, чтобы доказать величие русского призвания на Востоке…
Меня это объяснение восхитило своею тонкою ядовитостью… Один из драгоманов (тот самый, который так жаждал видеть меня хорошо одетым) обнял меня и воскликнул:
– Наконец-то моя мечта осуществилась… Молодцом! молодцом… Поздравляю, голубчик… Поздравляю!
Янинский консул Благов, с которым мы были «на ты» и знакомы с детства и который только что приехал в отпуск, хотел сочинить стихи на мое новое платье… (Он писал иногда очень хорошие эпиграммы и сатиры.) Но, по его собственному уверению, было так нестерпимо жарко, что злая муза его дремала и он дальше