Десятка полтора прочел – ничегохонько… Вдруг, гляжу – милость-то господня! У циркуляра сбоку припечатано: «об отдаче малолетних крестьянских детей в Горыгорецкую школу Могилевской губернии». – Э!.. Не пггука – деньги, штука – выдумка!.. Вот она, благодать-то, где! С места даже вскочил, запел от радости: Заутра услыши глас мой!
«Лошадей! В Ермолино!..» – Приехали. – «К волостному голове!..» – Достучались. Вошли. Хозяйка в задней избе самовар ставит, а хозяин, стоя у притолоки, в кулак зевает: на рассвете дело-то было.
– Что, говорю, Корней Сергеич, здоровенько ли поживаешь?
– Слава богу, говорит, ваше благородие, бог грехам терпит.
– Ну, слава богу, – дороже всего, говорю… Домашние что? Хозяюшка здравствует ли?
– Что ей делается?.. Вон с самоваром возится… Ишь надымила как в сенях-то!.. Грунька! Чего в угли-то налила?.. Эка дурь-баба!.. Дым сюда пройдет – у барина головка разболится.
– Ничего, говорю, Корней Сергеич… Ну, дочки что?.. Землемер-от, чать, недаром месяц у тебя выжил.
– Эх, ваше благородие, чего тут ворошить? Мало ль чего толкуют?.. Чужи речи не переслушаешь.
– Ну, да про это что? Девки молодые! По-вашему, может, так и надо. Парнишка-то что?
– Ничего, ваше благородие, растет. Часослов скончал, на второй кафизме сидит.
– Дело хорошее… А ведь я, Корней Сергеич, к тебе с повесткой… Читай-ка: человек ты грамотный. – И подаю ему циркуляр. А народ-от по захолустьям глуп: видит, печатна бумага, да сбоку «министерство» стоит – глаза-то у него и разбежались. Учен еще мало, знаете.
Прочел бумагу Корней, повертел в руках, на стол кладет.
– Мы, говорит, ваше благородие, люди слепые, – извольте приказать, какое тому дело есть.
– Что ты за слепой человек, Корней Сергеич!.. Зачем на себя клепать? Читай-ка вот, сбоку-то: «об отдаче малолетних крестьянских детей в Горыгорецкую школу, Могилевской губернии». Видишь?
– Вижу, ваше благородие.
– А слыхал ли ты про такую губернию? Про Могилевскую-то?
– Никак нет, ваше благородие, не слыхивал, что есть такая Могилевская губерния. Впервой слышу!
– Эта губерния за Сибирью, на самом краю света, – говорю ему. – И вся-то она, братец ты мой, состоит в могилах. А на тех на могилах