С тех пор как она выдала свою дочь замуж, жизнь ее обратилась в сплошное удовольствие. Она не отказывала себе ни в еде, ни в нарядах, ни в развлечениях и с чарующей грацией привлекала в свой дом молодых людей, которые были не прочь выпить и поесть у нее в гостиной, но бежали как очумелые при виде ее на улице.
С дочерью она была дружески – ласкова и товарищески – откровенна, и потому, когда Екатерина Егоровна прибежала к ней, расстроенная поведением мужа, она быстро успокоила ее.
Вечером сюда наведался Дерунов и передал ей билет, инструкции и деньги. Екатерина Егоровна, все еще смутно боясь мужа, осталась у матери ночевать и теперь, после крепкого и спокойного сна, свежая и радостная, сидела за кофеем. Против нее, в покойном кресле, небрежно развалясь и положив ногу на ногу, курила папиросу ее мамаша.
Чарующая красота ее юности не была еще восстановлена, и лицо имело буро – синеватый оттенок, словно не бритое дня три; тонкий нос ее шелушился, под глазами синели круги и длинные тонкие губы были почти черны, прикрывая ослепительно белые зубы петербургской работы. Она была одета в розовый пеньюар, обнажавший когда‑то дивные ее руки почти до плеч, – и в этом виде походила более на костлявую смерть, вздумавшую кокетливо принарядиться и закурить папиросу, чем на вдову жандармского полковника.
– Я только не знаю, – говорила Екатерина Егоровна, продолжая разговор, – как мне собраться и сказать мужу об отъезде. Луша не пришла за мною; значит, он меня не спрашивал.
– Пренебреги! – ответила полковница, выпуская дым кверху. – В высшем свете, мой ангел, на мужей не обращают внимания. Они – нуль!
– Но, мама, если он узнал…
– Тем лучше! – и полковница лукаво прищурилась. – Ты уезжай и требуй отдельный вид. Семен Елизарович поддержит тебя. Ты останешься в Петербурге, я приеду к тебе, и мы устроим салон! Ах! – она приняла еще более пленительную позу и предалась мечтаниям. – Мы привлечем к себе всю золотую молодежь. Будем устраивать пикники, гулянья… Я, Катиш, выучу тебя всем тонкостям кокетства, и ты будешь очаровывать! Когда‑то я слыла непобедимой; львы были у моих ног.
– Львы, мамаша?
– Ну да, светские львы, глупенькая! – снисходительно объяснила она и вздохнула: – Но твой отец был ревнив и перевелся в провинцию.
В это время в комнату вошла красивая, высокая девушка.
– Тебе что, Феня? – прервала свою речь Колкунова.
– Луша пришла к барыне…
– Луша! – встрепенулась Екатерина Егоровна. – Зови ее сюда! Мамаша, вы позволите?
– Позови ее сюда, Феня, – величественно сказала Колкунова.
Луша тотчас вошла в комнату. Она была бледна и взволнованна.
– Ну, что, Луша? Он зовет? Сердится? – спросила Екатерина Егоровна, нагибаясь через стол.
Луша покачала головою.
– Сидит запершись! – ответила. – Не слышно