Шумский повернулся и, задыхаясь от гнева, быстро вышел из горницы.
– Давай мне судьба на выбор, – прошептал он взволнованно шагая, – кого застрелить? Фон Энзе или эту гадину? И я его упущу? Он предо мной не виновен. Он тоже любит!.. А эта гадина?!.. Ох, три раза убил бы, оживил и опять убил.
VII
Вернувшись к себе и успокоившись, Шумский послал за Авдотьей. Когда женщина пришла, он внимательно присмотрелся к ее лицу. Увидя то же прежнее спокойно-грустное выражение, какое было у нее за последнее время, Шумский выговорил:
– Настасья тебя, стало быть, не вызывала для расправы, ты ее сегодня не видела и не объяснялась?
– Нет, вчера она меня пытала, да я сказала, что ты сам все пояснишь, а теперь шумит у себя на половине.
– Рычит и грызется, как пес, – усмехнулся Шумский. – Да, теперь из-за моего разговора с ней многие розог отведают. Надо же треклятой бабе на ком-нибудь сорвать свою злобу. Ну, а ты, матушка, собирайся. Поди оденься, мы с тобой отправимся по делу.
– Куда? – удивилась Авдотья.
– Оденься, на дворе свежо, и выходи, а я тебя обожду на крыльце.
Авдотья, недоумевая, вышла. Через несколько минут, встретившись на крыльце, и женщина, и молодой человек двинулись пешком через двор на улицу. После паузы Шумский выговорил:
– Веди меня на то место, где ты жила, когда я родился. Избы, говоришь, и следа нет?
– Нет. С той поры ведь тут все переменилось. Видишь, какие дома повыстроены. Тогда простые избы мужицкие стояли.
– Все равно, место покажешь мне, где я постылый свет Божий увидел.
– Как бы нас, Миша, из дому не заприметил кто.
Шумский усмехнулся.
– Пускай глядят, кому любопытно.
Пройдя немного по гладкой, чисто выметенной улице, где не было ни соринки, но где, тем не менее, от людей до окошек и ворот, все глядело холодно и угрюмо, Авдотья остановилась и указала на один из дворов.
– Вот на этом месте, – заговорила она, оживляясь, – стояла та изба, куда меня ночью привезли и заперли, как повинную в злодействе каком. Тут ты и родился. Здесь вот дворишка был, закуты, колодезь…
– Стало, совсем и следа нет прежнего, – спросил Шумский, оглядывая большой дом с крыльцом по средине на каменном фундаменте, каковы были все дома Гру́зина.
– Вестимое дело ничего, только место, а то и бревнушка никакого старого не осталось. А уж что, Миша, крестьянского поту и крови пролито в этом графском строительстве.
Постояв несколько мгновений молча и понурившись, Шумский снова двинулся в сопровождении Авдотьи и затем вымолвил:
– Туда ли мы идем-то? Где кладбище?
– Оно вон там, – показала рукой Авдотья. – Да ты что?
– Пойдем на кладбище.
– Зачем?
– Понятное дело зачем. Ты сказываешь, что могила отца целехонька, что ты ее соблюдала.
Авдотья всплеснула руками и выговорила испуганно:
– Что ты, Господь с тобой, что ты затеял? Нешто