Отцы и дети. Глеб Успенский

и, очевидно, она была небезвыгодна для Семенихи. Но среди неизбежного горя теплое слово бывает дорого. Благодарность Семенихе иные посылают хоть за то, что, лишившись детей, что было неизбежно, они благодаря ей не лишились своих стариковских зубов.

      Сидит Семениха у чиновницы Рудневой, и пьют они чай.

      – Шла я из рядов, – говорит чиновница, – что народу-то там, около приему-то…

      – Ох, не говори!.. – искренно соболезнует Семениха.

      – Такое вытье!.. Что ж ты чаю-то?

      – Не пьется что-то!..

      Семениха вспомнила, что в форточку от Рудневых слышно, как «около приема» воют бабы, потому что губернское правление было недалеко. Она встала на стул, открыла форточку, и действительно сначала стон чуть-чуть слышался, но ветер дунул в лицо, и ухо ясно различило в принесенном вопле тысячи воющих человеческих существ, словно посаженных в печь огненную.

      – Ох, мать!.. Я пойду потолкаюсь! – шепчет Семениха с смертельною болью в сердце.

      – Что ж… и Пашу прихвати… Фекла! одень Пашу-то!.. – Пашу ловили где-нибудь в саду с салазками и, отчистив от снегу, вели к приему. На пути попадались рекруты с истощенными, испуганными лицами, к которым так не шли черные наушники и мелкие, плоские фуражки; через улицу переехали мужичьи сани, в которых сидели пьяные мужики, один (охотник) без чувств лежал в санях, а ноги его волочились и подскакивали по снегу.