– Сказывают, – продолжал он с тою же небрежностью и не переставая глядеть куда-то вдаль, – будто бы где-то свалилась с неба кобыла не кобыла… Врут, поди? Чего не наплетут иной раз… Правда или нет? Чай, неправда?
– Какая кобыла?
– Да врут тут у нас, будто версты на три длиннику протянулась, из пушек в нее палят, а изгнать не могут… Так, я думаю, болтают зря?..
Тут я вспомнил, что в газетах действительно было известие о том, что где-то распространился слух о чудовище, свалившемся с неба, и объявил Ивану Ермолаевичу, что, конечно, все это чепуха.
– То-то, я думаю… болтают глупые, а другие дураки слушают.
Иван Ермолаевич плюнул и ушел, но, к величайшему моему удивлению, пропустив целую неделю, опять завел речь об этой кобыле. Опять, как и прежде, при случайной встрече и так же стоя боком и глядя вдаль, прежним презрительным тоном и как-то презрительно улыбаясь, он неожиданно проговорил:
– Сказывают, вся спина у кобылы-то исписана… Что, ничего нет в газетах?
– Какая спина?
– Да вот что врали-то про кобылу-то? Болтают-то? Сказывают – все на спине-то прописано… какие бедствия, и как что будет, и насчет земли, будто будет раздача… Не пишут?
– Нет, Иван Ермолаевич, не слыхал и не читал…
– Да болтают, так… а то бы уж, чай, давно пропечатали, какая там есть надпись… Будто бы все, «что будет», сказано?..
– Нет, не знаю, не слыхал…
– То-то, пустое болтают… А то бы, чай, давно бы пропечатали, что у нее там сказано… Дюже, болтают, много надписано «на спине-то»…
И хотя все это Иван Ермолаевич говорил презрительно и не «в сурьез», но я не мог не видеть, что его действительно занимает и кобыла и надпись. Но газета не сослужила службы; мы с ней не пригодились Ивану Ермолаевичу, и вот с тех пор хотя и видаемся ежедневно и спрашиваем друг друга: «как дела?», «все ли благополучно?», хотя и даем вежливые ответы: «все, слава богу, помаленьку» и т. д., но в сущности дела друг друга нас не интересуют: он не понимает моих дел, а я не понимаю его, и между нами вот уж ровно год ничего кроме вежливости нет.
II. Общий взгляд на крестьянскую жизнь
Но что всего поразительнее в этом взаимном нашем непонимании друг друга, так это то, что Иван Ермолаевич выказывает непонимание в особенно сильной степени именно относительно крестьянских дел, вопросов крестьянской жизни, о которых я нахожу нужным беседовать с ним очень часто. Замечательно, что всякий раз, когда речь коснется так называемых крестьянских интересов, то есть интересов, касающихся непосредственно Ивана Ермолаевича, тут-то он особенно как-то деревенеет, тут он именно «не ведет ухом», ничего не слышит, очевидно, не хочет слышать и зевает ужаснейшим образом. Это полнейшее равнодушие к «собственным своим» интересам поражало меня в высшей степени. На мой взгляд, жизнь современного крестьянина на каждом шагу, кажется, вопиет о том, что только дружество, сотоварищество,