Удар соборного колокола, удар протяжный и унылый, однажды ночью, сразу дал знать всему городу, что «оно», это недоброе, – случилось…
– У Пастуховых несчастие! – колотя с улицы в ставню нашей квартиры что есть мочи, кричит перепуганный голос. – Неблагополучно!.. Пожалуйте лекаря, скорея…
– Кто? С кем… господи помилуй!.. – слышатся уж голоса на улице.
Но новый удар в колокол мешал слышать ответ пастуховского посланного. Не слышно ничего, кроме:
– Неблагополучно… Очень неприятно!..
– Господи помилуй! Помилуй нас, царица небесная!
– Сам или сама?.. С кем?..
Но опять нельзя разобрать, с кем «неблагополучно». Опять удар колокола по покойнике, и ветер, хлопающий ставней, и стукотня бегущих ног, и опять где-то, не то на дворе, не то на улице, шопот и причитанье:
– Господи помилуй! Господи помилуй!
– Согрешили, грешные, пред престолом твоим, отче Макарие!
– Оох-ох-ох…
И колокол и ветер.
Такие сцены, наверное, бывали во дни падения Новгорода и Пскова. Умирала и там и тут идея, державшая город и народ…
Целую ночь я не мог сомкнуть глаз… К утру воротившийся доктор объявил, что умерла молодая жена. Роды были такие ужасные, что еще более омрачило всеобщее состояние духа. Носились слухи, что и сам недолго выживет.
Начался похоронный звон, толки о панихидах, выносах. Мы уехали в уезд и только там отдохнули от всего этого немного… Воротившись дня через три, я нашел в общественном состоянии духа сильный упадок… Покойницу похоронили с честью, но ясно увидели, что дому Пастуховых нечем держаться на свете… Видели, что тут совершается дело, которому не пособить никакими капиталами. Очевидно, «все пойдет прахом»… Сам бросил все дела и тоже стал задумываться. Наживет недолго; кому все это достанется? Приедут какие-нибудь «ахахи-блинники» из родни, заберут капитал, дом отдадут под солдат, а не то оставят размывать дождям и развевать ветрам и снегам!.. И при этой мысли жалость обывателю щемила сердце. Пастуховы так давно властвовали над ним, так давно грабили народ (как иногда осмеливался болтать иной злой язык), и так долго и неизменно хорошо все это сходило им с рук, что горожане даже полюбили ловко обделывавший дела дом, и им жалко было, если все это изведется прахом.
– Вот она, жизнь-то человеческая! Прах, тлен!.. – Все это носилось в воздухе, в жизни городка, – и все это делало летнее пребывание мое здесь не особенно