Барин тоже молчал, постукивая кулаком по своим усам.
– А? – вопросительно промычал он еще раз.
– Он, Ликсан Ликсаныч, сам пошел на мировую…
– За много ли?
– На полштофе помирились.
– Отлично! А голова-то зажила?
– Кой подживает, кой не…
– «Кой не»… – повторил барин и, обратись к Марку, произнес: – ты что ж не угощаешь водкой-то?..
Марк со всех ног бросился наливать водку и подал барину через край налитую рюмку. Барин поморщился и залпом опрокинул ее в рот. Но горловая судорога не пускала глотать, и барин долго сидел с сжатыми губами, роясь вилкой в чашке с яичницей и щукой. Кой-как глоток проскользнул, и словно всем полегчало.
– «Кой подживает, кой не!»… – повторил барин, утирая усы концами скатерти.
– Да вот это еще место, – указывая на собственный висок, объяснял один из крестьян: – это еще не совсем… Дюже глыбко просадил он…
– Глыбко?.. – переспросил барин.
Такая манера разговаривать крайне стесняла всех присутствующих: барин точно допрашивал, и видно было, что ответы, которые давали ему его подсудимые, очень мало удовлетворяли следователя. Но барин как будто не замечал этого. Лично мне было просто неловко присутствовать при непонятном мне разговоре; но крестьяне, к которым обращался барин, казалось, хорошо понимали, в чем дело, и чувствовали себя едва ли не хуже, чем я себя чувствовал.
– Ну, а Евсею вы сколько ударов-то дали? – придвигая к себе стакан чаю и как будто с полною беспечностью приготовляясь распить его, продолжал барин тем же строгим тоном.
– Это, Ликсан Ликсаныч, не мы удары-то обозначаем: на это есть суд.
– А не вы «суд»-то?
– Никак нет!.. На то есть судьи… – отвечали крестьяне разом.
– А судей кто выбирает?..
– Ну уж судей, знамо – мы…
– А!.. – с каким-то злорадством прорычал барин и, в сильном волнении, так опрокинул стакан на блюдечко, что чай разлился по скатерти… Барин между тем продолжал в том же тоне:
– Так не вы дерете-то, стало быть? Чужие? Приказывают? Стоит тебе приказать отца родного высечь – ты и выдерешь, и не виноват будешь?..
– Хе-хе-хе! – вдруг засмеялся староста (молодой непьющий, но сухой и жестко-практический малый), – всё вы, Ликсан Ликсаныч, на нас серчаете. Все у нас вам не по вкусу, все худо… Что ж с нас, мужиков-дураков, взять?..
– Известно уж – дураки… – почесывая затылок, произнес один из «порядочных» крестьян. Произнес он это таким тоном унижения, который паче всякой гордости.
– Об этом я не спорю, да – дураки! – сказал барин, не сморгнув.
– Иде ж нам взять ума-то?..
– Да и мало того что дураки, вы… – вдруг вспыхнув непритворным негодованием, проговорил барин: – вы, кроме того, еще и…
Жесткое слово, которое, по всей вероятности, вертелось у него на языке, однако не сказалось. Не кончив фразы, он быстро повернулся ко мне и спросил торопливо и раздраженно:
– Вы тоже