«Я всего лишь плод твоего воображения, дитя,– подумал Марбас,– Но никто не запрещает мне любить тебя».
Демон принялся переворачивать уже подгоревший блин, параллельно наливая чай в две огромные кружки.
– Тебе с бергамотом?,– заботливо спросил он.
– Да, как обычно, – ответила Лили, скромно уединившись в углу комнаты.
Горькая кремовая начинка
– Майорат утвержден. Подпись здесь и здесь, – произнес нотариус, подавая бумагу старому человеку в инвалидном кресле и указывая тонкой черной ручкой на места подписи на бумаге. Тот неспешно потянулся за изысканным пером, лежащем на огромном дубовом столе, пугающем и одновременно завораживающем своей массивностью. Старик подписал бумагу, а молодой, даже юный паренек торопливо собрал свои вещи со стола, сложил их в потрепанный коричневый портфельчик и тут же удалился, сделав еле заметный поклон в дверях комнаты и накидывая при этом цилиндр на свою светловолосую голову.
Дверь с треском захлопнулась. Напряженная атмосфера в комнате разрядилась со словами, которые с нетерпением держал в себе еще один пожилой джентльмен, стоявший позади нотариуса, пока тот не удалился. Теперь, когда молоденький паренек, именуемый нотариусом, исчез, последовал диалог:
–Но… Но у тебя ведь нет сыновей, старый ты черт, – произнес Сергей Саныч, удрученный новостью, что его любимая племянница останется ни с чем после смерти своего приемного отца, – Ты совсем из ума выжил? Что за прихоти в семьдесят с лишним лет? Это маразм, брат мой!
Сергей Саныч стал расхаживать по огромной комнате в своем излюбленном темно-синем костюме с выглядывающим из кармана, как полагается, носовым платком, отделанным золотой нитью по краям; он торопливо теребил в руках свою уже потрепанную шляпу, которую игриво называл «Чиж». Так он нарек свой головной убор, неизвестно почему и при каких обстоятельствах, но все его окружение было осведомлено о, так называемой, странной любви к своей старой, почти потерявшей форму, шляпе. Умом Сергей Саныч с детства не отличался. Скорее, наоборот, с детства он мог отличиться лишь своими глупыми, порой совершенно абсурдными размышлениями и идеями, которые почти никогда не приходились кстати.
На его лице, обрамленном сотнею морщин, читалась досада, сливающаяся воедино с гневом.
Его излюбленной племяннице Ани грозил крах.
– Ты бы помолчал, моложавый, – хриплым, старческим голосом произнес Артемий Давыдович, – не твое дело – не лезь. Все подписано, утверждено, завещание я боле менять не стану. Майорат – значит, майорат, – старик сидел и тихонько постукивал средним пальцем левой руки по колесу своего инвалидного кресла. Ходить он не мог уже почти год и этот факт каждодневно заставлял его гневаться на все и вся. На его лице не было ничего, кроме высокомерного взгляда, которым он одаривал каждого, кто смел произнести хоть слово в его