Мухаммед кивнул едва заметно.
– Эль-Хаджи, – сказал шейх.
Он имел в виду старшего сына Мухаммеда, почти ровесника Амаду. В раннем детстве они играли вместе, дружили. Шейх разрешал это, до какой-то степени.
– С ним все окей? – спросил он.
– Да, сэр, – сказал Мухаммед тихо, почти шепотом.
Шейх оплачивал образование Эль-Хаджи в частной школе. Не в той же самой, в которой учился Амаду – в новом французском лицее в вылизанном современном здании, с теннисными кортами и мандаринским языком, – попроще, местного уровня. Все же это была вполне приличная школа, и Эль-Хаджи, пусть ему вряд ли светил университет во Франции, получит возможность как-то устроиться в жизни. Шейху было приятно, что он может приложить к этому руку, сыграть такую решающую роль в чьей-то жизни, быть человеком, имеющим такую преобразующую силу для семьи Мухаммеда.
– Тогда что тебя тревожит, Мухаммед? – спросил он. – Тебе есть что сказать мне?
Да, Мухаммеду было что сказать ему.
Это вдруг стало очевидно шейху, когда на его вопрос Мухаммед уставился перед собой бесчувственным взглядом.
Шейху ни с того ни с сего ужасно захотелось закурить. Прошло почти десять лет с тех пор, как он бросил – однажды Амаду, которому было пять лет, услышал, что курение убивает, и попросил отца не курить, и шейх, подумав об этом секунду, затушил недокуренную сигарету и дал обещание сыну, что больше не будет курить. Что его тронуло – это простое обстоятельство, что его сын действительно заботился о нем, что он действительно переживал, будет он жить или умрет – в мире было не так много людей, которые действительно настолько заботились о тебе, и он подумал, что раз ему повезло знать нескольких таких людей, тогда он, несомненно, был обязан им не разрушать себя, насколько это было в его силах, несомненно, он был обязан этим людям. С того дня он не выкурил ни единой сигареты. Он гордился своей силой воли. Но время от времени, в моменты стресса, ему все равно ужасно хотелось курить.
– В чем дело, Мухаммед? – спросил он более тихим голосом.
Они приближались к дому. Они ехали по переулкам – улочкам на холме у моря, где смог был менее густым, а деревья крупнее, и асфальт в свете фонарей был усыпан сухой листвой. Перед большинством владений стояли будки с охраной.
Они приближались к дому.
Вот показались высокие металлические ворота.
– Стой, – сказал шейх.
Мухаммед остановил машину перед воротами и сидел без движения, глядя прямо перед собой. Фары освещали часть металлических ворот, выкрашенных белым. На краске были следы ржавчины. Здесь, вблизи океана, где высокий прибой грыз подножие холма, ржавчина была вечной проблемой.
– Тебе есть что сказать мне, Мухаммед, – сказал шейх. – В чем дело?
Повисла тишина. Затем Мухаммед сказал:
– Вам скажет мадам.
Его рука, когда он нажимал на пульт открытия ворот, дрожала.
Шейху стало страшно. Что-то ужасное, теперь он это понял, ожидало его внутри дома.
Ворота раздвинулись со скрежетом,