Если вспомнить фильмы 1920 – 1950—х годов о Востоке, в которых изображались караваны, бредущие по пустыне, то может сложиться впечатление, что все они снимались по канону, учитывавшему опыт «Трех пальм». Понятно, что это чистая случайность, вернее, абсолютная закономерность, обусловленная тождеством предмета изображения. Но сходство, тем не менее, поражает. И, безусловно, кинематографичность – один из тех признаков, которые в совокупности и составляют магию поэзии Лермонтова. Многие из его поэтических изображений поданы так, что читатели видят их как бы собственными глазами. Настолько они конкретны и достоверны. Вот и в «Трех пальмах» мы буквально сопровождаем взглядом караван, входящий в оазис и располагающийся в нем «веселым станом». Мы слышим звуки наливаемой в кувшины воды и нисколько не сомневаемся, что перед нами – картина реальности, взятая в ракурсе бытовых подробностей. Поэтому даже тогда, когда Лермонтов начинает изображать то, чего вообще не могло быть, наше воображение с легкостью визуализирует предлагаемое им описание:
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнем.
Во-первых, жителям пустынь никогда в голову не приходило в мирное время вырубать в оазисах деревья. А, во-вторых, сжечь свежесрубленную пальму очень трудно: замучаешься дым глотать даже с жидкостью для розжига, которой в те времена не только у арабов, но и у европейцев, разумеется, не было. Поэт ошибся, не учтя восточных реалий? Ничего подобного. Напротив, превосходно владея поэтикой жанра «восточного сказания», Лермонтов под видом довольно простого, безыскусного повествования заставил нас проглотить такое навороченное иносказание, такую туго скрученную параболу, что никакая баллада вынести ее смысловой нагрузки не могла бы. Если считать «Три пальмы» балладой, то необходимо признать, что это – баллада в квадрате, а то и в кубе. Хотя, конечно, подобное предположение попросту ошибочно. Поэт ведь сам указал жанр стихотворения. И не имеется никаких причин ему не доверять. Это, действительно, «восточное сказание», то есть притча. Причем притча почти вселенского охвата и неисчерпаемой универсальности. Можно быть уверенными в том, что с течением времени в ней будут открываться все новые и новые смыслы, так как Лермонтову удалось в этой притче ухватить многие сущностные аспекты человеческого бытия. В частности, в ХIХ веке никто и не подозревал, что «Три пальмы» – одно из первых произведений мировой литературы, в котором вполне отчетливо озвучена мысль о порочности бездумного и бездушного потребительства потомков грешного Адама. Со временем потребительство всенепременно