Художника записывали двое: тощий длинноволосый парень в маленьких прямоугольных очках и девица в брючном костюме с короткой причёской. Парень писал на смартфон, девица норовила просунуть в гланды Маэстро микрофон винтажного рекордера с бобинами.
Оба понимающе закивали.
– Но я скажу одно: это был человек, которому доброта заменяла образование. Он не сумел бы отличить Стюарта от Микеланджело, и разница между тушью и гуашью существовала для него лишь постольку, поскольку я ему её объяснил. И тем не менее, именно он дал мне самый ценный совет по части живописи.
– Какой же? – вежливо спросил тощий парень.
Его коллега, не слишком сдерживаясь, поглядывала на «Девушку в зелёном платье». Ей не были интересны сентенции давно умершего старика. Ей хотелось услышать романтическую историю. Не сомневаюсь, к встрече с Маэстро она готовилась даже тщательнее, чем я, а ведь и мне первым делом пришло в голову, что портрет девушки – свидетельство того самого бурного романа, о котором никто ничего толком не знал.
Маэстро ответил на вопрос, причём голос его удивительным образом изменился, в нём зазвучали новые интонации – вероятно, интонации покойного Джона Гокинса:
– Он сказал мне: «Знаешь, Дэмиен, все актёры для меня делятся на две категории…» Вы понимаете, он же владел этим прекрасным кинотеатром и лучше всего разбирался в кинематографе, поэтому часто выражал свои мысли в категориях кино. Так вот, он сказал об актёрах: «Одним интересно играть роль. Они наслаждаются, изучая человека, которого изображают. Другие играют только самих себя и наслаждаются сами собой. Кроме собственной персоны, их не интересует ничто. В твоих набросках, уж извини, я вижу только тебя. Ты всё время хочешь сказать: «Важны не эти люди сами по себе, а то, какими я их вижу». Я тогда начал спорить, доказывать, что это и есть суть искусства – выразить свой взгляд на мир. Джон возразил: «У тебя и так хватает возможностей что-то сказать, ты-то реален, у тебя в руках кисти и краски. А у них, – прибавил он, указывая мосластым пальцем на мои наброски, разложенные на столе, – у них есть только то, что ты им дашь. Не будь жестокосердным, позволь им выразить их взгляд на мир. Или ты создал их, чтобы лишить права быть собой?» Я тогда не согласился, свернул разговор, несколько дней подбирал аргументы, а потом вдруг понял, что совсем не хочу возражать. Слова Джона проросли в моей душе и дали всходы. Именно тогда я стал таким художником, каким меня знают все…
Оба интервьюера снова покивали, кажется, так ничего и не поняв. Лично я мысленно поаплодировал Гокинсу: похоже, старик был весьма неглуп. Я сам именно так подходил к искусству маскировки.
– Маэстро Брэдфорд, – поспешила влезть с вопросом девица в брючном костюме. – На всей выставке я вижу только два портрета счастливых людей. О мистере Гокинсе мы уже знаем. Расскажите о девушке, которую мы видим рядом с ним.
Маэстро на мгновенье опустил глаза, а потом вонзил в девицу ангельски прозрачный взгляд.
– Простите,